Варвары против Рима - Терри Джонс

Германцы вели бой хаотично, каждый сам по себе, что резко контрастировало с холодным профессионализмом и дисциплиной римской армии. «Они смотрели на войну как на спорт, в чем-то почти рыцарский, в их военном искусстве были дух и преданность профессионалов, но в тактике они не поднимались выше любителей»[130]. Для германцев главным в войне была демонстрация храбрости, а не стремление к материальным приобретениям или политическим выгодам.

Легко увидеть связь между отношением германцев к войне и рыцарским кодексом Средних веков. Например, средневековый обычай выбирать по одному лучшему бойцу противоборствующих сторон, чтобы решить исход битвы в одном поединке, восходит к войнам варваров против Рима. «Выбирался каким-либо способом пленник из племени, с которым шла война, и его ставили против отборного бойца из собственного племени. Каждый был вооружен оружием своей страны. Победа одного или другого воспринималась как соответствующий знак»[131].

У германцев не было военной организации. Войны были целиком и полностью играми отдельных героев. Впрочем, эти игры выглядели не особенно опасными, поскольку оружие было ерундовым. «Они и железом не богаты, — пишет Тацит, — насколько мы можем судить по их оружию. Лишь немногие пользуются мечами или пиками. Они вооружены копьями (которые называют framea) с узким коротким наконечником, но столь острыми и удобными в обращении, что одно и то же оружие хорошо служит, в зависимости от обстоятельств, и в ближнем, и в дальнем бою»[132].

Даже когда германцы захватывали снаряжение у римлян, они не обязательно использовали его по назначению. Археологические находки показывают, что они предпочитали его ломать, а затем бросать в болото в качестве приношения богам. Германцы «находились на таком же уровне по сравнению с римской армией, как воинства матабеле и зулусов по сравнению с британской армией XIX в.»[133]. И даже их копья часто были просто заточенными палками с обожженными и заостренными краями.

Конечно, Тацит преувеличивал замечательные качества германцев, чтобы подвергнуть осуждению римскую мораль своего времени. Но, когда он описывает структуру общественных институтов германцев, его рассказ подтверждается другими свидетельствами.

Нарисованная Тацитом картина замечательного эгалитарного германского общества подкрепляется археологическими находками. При раскопках было обнаружено несколько германских селений времен Тацита. В них преобладало индивидуальное расселение. Похоже, что все дома были в точности одного размера. Лишь позже, после достаточно длительных контактов с римлянами, отдельные представители германцев богатели и начали выделяться, в сравнении с другими членами клана, лучшими жилищами.

У них также почти не было частной собственности на землю. Согласно Цезарю, каждый год вожди клана раздавали землю семьям, а на следующий — вновь полностью ее перераспределяли. Цезарь дает этому несколько объяснений.

Во-первых, предполагает он, это делалось, чтобы люди не слишком привязывались к земле и были больше воинами, чем землепашцами. Но главной причиной подобного метода Цезарь называет стремление к равенству в обществе. Германцы поддерживали циркуляцию земли между семьями клана, чтобы не позволить «накапливать состояние». Если бы такое случилось, более сильные стали бы «отбирать у слабых их имущество». Постоянное перераспределение ресурсов также подавляло стремление к быстрому приращению богатства, «из которого проистекают разделение и разногласия». Таким способом они «держали простой народ в удовлетворенном состоянии ума, когда каждый видит свои собственные средства поставленными в равные условия с теми, что имеют самые сильные»[134].

Обратите внимание, как Цезарь лихо рассуждает о равенстве в обществе!

Для римлян существовало только два сорта людей: свободные граждане и рабы. Но такое деление основано на отношении к собственности. У германцев людей не продавали и не покупали, они просто имели обязанности. И это было для римлян так же непонятно, как, скажем, ношение штанов.

Хозяин не отличается от раба, и его также привлекут к суду, как и его раба. Оба пасут одни и те же стада и спят на одной и той же земле, и свободнорожденные разнятся лишь по возрасту и по их заслугам… Рабы не заняты, как у нас, определенными домашними обязанностями, предписанными им, но каждый умеет управлять домом и имеет собственное жилище. Хозяин требует от раба немного зерна, скота и одежды, как требовал бы от арендатора, и этим очерчена граница подневольности[135].

Более того, подобный эгалитаризм нашел свое отражение в политических институтах германцев. Основой политической власти было народное собрание, на котором, согласно Тациту, мелкие вопросы обсуждались вождями, но важные решения принимались общим сбором. «И даже когда окончательное решение оставалось за народом, дело всегда тщательно обсуждалось вождями»[136].

Дальше он объясняет, что независимость и свобода людей делают трудной задачей заставить их собраться в назначенное время, поэтому собрание иногда не удается начать три дня. Однако когда оно начинается, всем руководят жрецы. Они призывают к молчанию, а затем начинает говорить король или вождь, но его слушают «больше потому, что он имеет влияние, чтобы убеждать, чем потому, что имеет власть, чтобы командовать». И совершенно очевидно, что на германском народном собрании не «виляют хвостом» и нет подхалимажа в римском стиле. Слушатели свободны открыто показывать, что они думают о речи своего лидера: «Если его суждения не нравятся, они с ропотом их отвергают. Если они по нраву, собравшиеся машут копьями»[137].

Именно эта свобода народа и жестко ограниченная власть вождей и создавали острый контраст между германским и римским обществом. Лучшие качества королей и вождей, проявляемые ими в бою, должны были быть примером, и только жрецы имели право прибегать к принуждению.

Короли не обладают неограниченной или судебной властью, а генералы являются не столько предводителями, сколько вдохновляют своим примером. Если они энергичны, если они на виду, если они сражаются впереди, они руководят, потому что ими восхищаются. Но делать выговор, заключать в тюрьму, даже пороть дозволено только жрецам, причем не в качестве наказания или по пожеланию генерала, а по воле бога, который, как они верят, воодушевляет воинов[138].

Цезарь твердо стоял на том, что нельзя даже проводить параллели между жизнью германцев и галлов: «Не должно сравнивать земли галлов с землями германцев, и уровень жизни последних не сравним с уровнем жизни первых»[139]. Конечно, у него были веские причины для четкого разделения галлов и германцев и для создания образа Рейна, как реальной полосы отчуждения (которой он не был). Этим он как бы оправдывал свое вторжение в Галлию. Очевидно, что галлы не представляли собой угрозы Риму, но Цезарь хотел, чтобы люди думали, будто германцы — совсем другие, дикие и опасные. И долг Рима защитить от них Галлию! «Эти дикие и жестокие люди оказались столь очарованы землями, усовершенствованиями и богатством галлов, что еще многие прибыли, так что теперь их стало в Галлии 120 000 человек»[140].

Не стремясь к приобретениям (что подтверждается и археологическими данными, и сведениями римских авторов), германцы были очень мобильны. Цезарь фактически высосал из пальца угрозу, от которой он собирался защитить Рим, «обороняя» Галлию.

Цезарь видел опасность для народа Рима в том, что германцы станут постоянно пересекать Рейн и большое их число займет Галлию. Он посчитал, что, если такой дикий и жестокий народ захватит всю Галлию, им ничто не помешает вторгнуться в провинцию, а затем двинуться на саму Италию (как это прежде сделали кимвры и тевтоны)[141].

Тацит отмечал, что в Германии нет поселений городского типа, а лишь отдельные, разбросанные далеко друг от друга деревни со скромными домами. Германцы держали коров, но, согласно Цезарю, те были «хилыми и тощими» и использовались как тягловые животные. Дети были голые и немытые, что, как заявляет Тацит, и наделяло их «теми крепкими формами и конечностями, которыми мы так восхищаемся».

Германцы носили плащи, а если повезет, то и штаны. Такая форма одежды казалась весьма странной Тациту: «Одежда, которая не ниспадает свободно, как у сарматов или парфян (восточные народы, носившие мешковатые штаны), но плотно облегает каждую ногу». Он также отмечал, что чем больше германцы общались с римлянами, тем меньше они заботились о своей одежде. «Кроме того, они носят шкуры диких зверей. Племена с Рейна и Дуная — небрежным образом, живущие во внутренних областях — с большей элегантностью, поскольку не получают другой одежды посредством торговли».