Иван Грозный: Кровавый поэт - Александр Бушков

    Мальчик подрастал!

    Тем временем митрополит Иоасаф, осмотревшись и обжившись в стольном граде Москве, решил, что пора ему по примеру предшественников заняться большой политикой… Именно он подсунул на подпись десятилетнему Ивану указ об освобождении Ивана Бельского. Великий князь его тут же подписал - надо полагать, с большим удовольствием, поскольку прекрасно понимал, что речь идет о враге Шуйских, а Шуйские его уже достали…

    Вот тут уж деться было некуда: коли существует подписанный указ… Бельского пришлось выпустить. Он, естественно, с головой окунулся в политику - перечил Шуйским в боярской думе, да вдобавок взял моду вместе с Иоасафом запираться с мальчишкой-царем и о чем-то долго шушукаться, после чего всякий раз следовал очередной указ и на свободе оказывались очередные враги Шуйского (и, соответственно, сторонники Бельского). В конце концов главного Шуйского, Ивана, вообще освободили от всех занимаемых должностей и вышибли из Москвы, отправив на границу с Казанским ханством проверять, хорошо ли вспахана контрольно-следовая полоса.

    Вскоре Шуйские уже открыто учинили самый настоящий государственный переворот. Беспредел даже по тогдашним меркам был выдающийся: в начале января 1542 г. в Москву ночью ворвались триста человек дворянской конницы под предводительством «пограничника» Ивана Шуйского. Стали хватать сторонников Бельского, начав, естественно, с него самого. Кое-кто из преследуемых пытался укрыться в Кремле, в покоях Ивана, простодушно полагая, что уж там-то их хватать побоятся. Не побоялись. Митрополит Иоасаф, за которым тоже гнались, за три часа до рассвета вбежал в спальню Ивана - но и туда за ним вломились люди Шуйских, на глазах у проснувшегося мальчишки схватили и выволокли…

    Бельского отправили поначалу в ссылку. Потом спохватились, что гуманизм получается вовсе уж неуместный, и отправили следом трех надежных ребят, которые, вернувшись, объявили, что аккурат на их глазах Бельский отравился грибами (а синяки, понятно, произошли от того, что грибы князь ни в какую есть не хотел). Иоасафа, как лицо духовное, зарезать все же не посмели - но должности лишили и, как водится, загнали в отдаленный монастырь.

    В поисках нового митрополита, без которого приличной державе жить как-то и неудобно, обратили внимание на новгородского митрополита Макария - его-то Иван Шуйский и назначил на вакантную должность. Ну что ты скажешь! Роковым образом не везло Шуйским с назначенными ими же митрополитами! Но не будем забегать вперед…

    Мальчик рос… Честно говоря, мне искренне непонятно, почему Шуйские вели себя, как последние идиоты. Они что же, полагали, что мальчишка, когда подрастет, все забудет? Что он вырастет робким и слабым? Не понимали, что дети имеют привычку взрослеть?

    Умный и дальновидный человек в подобных ситуациях всегда просчитывает на несколько шагов вперед - но Шуйские, похоже, зарвались и обнаглели настолько, что оказались не способны к минимальнейшему анализу и предвидению…

    В сентябре 1543 г. они учинили очередное непотребство. Иван к тому времени приблизил к себе боярина Федора Семеновича Воронцова, что клану весьма не нравилось, так как несло в себе опасные последствия. И вот прямо на заседании боярской думы (!), в присутствии митрополита Макария и великого князя (!!) на Воронцова набросилась целая кодла: глава думы Андрей Шуйский, его братовья Иван с Федором и еще четверо отморозков. Воронцова избили, вытащили в коридор и всерьез взялись за засапожные ножи, намереваясь прямо здесь и зарезать, не передоверяя это палачам. Иван послал митрополита просить (!!!), чтобы Воронцова хотя бы не убивали… Дальше вроде бы и ехать некуда: царь и великий князь всея Руси через митрополита просит разгулявшихся бояр, чтобы они не убивали его приближенного… Это уже даже не беспредел, что что-то другое, названия не имеющее. Ну некуда дальше ехать!

    Воронцова удалось отстоять - то есть его не зарезали, а всего-навсего отправили в ссылку. Правда, пока митрополит за него душевно просил от царского имени, кто-то из бояр шутки ради разодрал на нем мантию наступил на полу и толкнул в спину. Всем было очень несело.

    Иван, ничем не выказывая своего отношения к происходящему, отправился на богомолье и в разъездах по монастырям провел три недели. В ноябре он вернулся в Москву. Еще с месяц стояла тишина, Шуйские и их сторонники по старой привычке расхаживали гоголем, совершенно не чуя беды…

    А 29 декабря того же 1543 г. (дата историей зафиксирована точно) мальчишка нанес наконец удар. Только это уже был, пожалуй, и не затюканный мальчишка, и даже не Иван Васильевич - а именно что Грозный.

    То, о чем я сейчас расскажу, лично мне крайне напомнило житейский эпизод из собственного прошлого. Держал я как-то кавказца. И ему, пока он был щенком, проходу не давал соседский ротвейлер - кусал чувствительно, валял, как хотел, затюкал, одним словом. Хозяин у него оказался дурной, под стать собаке, и на все мои протесты реагировал одинаково: с идиотской улыбкой тянул:

    - Пусть собачки сами разберутся…

    А потом кавказику исполнилось одиннадцать месяцев. И когда этот ублюдочный ротвейлер на него в очередной раз кинулся, кавказик его вдруг сгреб за глотку, свалил и добросовестно попытался придушить. Это у него по молодости не получилось, но за все прошлое он рассчитался качественно: снег вокруг метра на три был в крови и шерсти, ротвейлер уже и барахтаться-то перестал, а я, надежно зафиксировав стонущего хозяина, ласково ему внушал:

    - Пусть собачки сами разберутся…

    Остаток жизни этот ротвейлер провел на положении лагерного педераста: сначала, высунувшись из подъезда, долго изучал окрестности, потом опрометью вылетал, быстренько справлял нужду и летел домой. Иногда успевал, иногда нет - и подросший кавказец, перехвативши его на полдороге, радостно начинал сеанс стрижки, бритья и массажа…

    Примерно то же самое случилось и с Иваном - кавказик подрос, а бояре-то проморгали!

    Произошло все, можно сказать, стремительно: посреди заседания боярской думы вдруг раздался нарочито громкий топот сапог, и в зал, где в присутствии царя заседало благородное собрание, ввалилась целая орава царских псарей:

    стуча подошвами, перемигиваясь, нехорошо ухмыляясь. Все, кроме тринадцатилетнего Ивана, остолбенели от такого вопиющего нарушения этикета. Царь же, нисколько не удивляясь, показал на князя Андрея Шуйского и распорядился:

    - Взять!

    Псари главу боярской думы сграбастали моментально. Народ этот был жилистый, суровый и нисколечко не сентиментальный: на царской псарне содержались не болонки и даже не борзые, а крайне серьезные песики, с которыми ходили на медведя, лося и дикого кабана. Соответственно, и те, кто о них заботился, комплектовались не из прекраснодушных интеллигентов, вообще не из хлюпиков…

    Царь распорядился:

    - В тюрьму его!

    Псари повели Шуйского в тюрьму, но как-то так само собой получилось, что - не довели. Где-то неподалеку, под забором, взяли в ножи. Труп бросили там же и разошлись, насвистывая что-то из тогдашних шлягеров и нисколечко не скрываясь…

    Некоторые авторы утверждают, что приказ на ликвидацию псарям дал сам Иван. Позвольте не согласиться. Думается мне, что даже в ту жестокую пору, когда зверствами было никого не удивить, тринадцатилетний парнишка (пусть и почти взрослый по меркам того времени) был не настолько черств душой и готов убивать, чтобы преспокойно отдать соответствующий приказ. Такие вещи, знаете ли, требуют особого состояния души это вам подтвердит любой воевавший человек, если нам удастся разговорить его и узнать, как он положил своего первого… В общем, вряд ли Иван был внутренне готов отдавать такие приказы - даже учитывая, сколько ему пришлось пережить. То ли, что гораздо правдоподобнее, за подобным исходом стоял кто-то другой, более опытный и решительный, то ли - а почему бы и нет? - псари Шуйского прикончили по собственной инициативе. В конце концов клан Шуйских насолил к тому времени всем и каждому…

    Еще несколько бояр, в том числе и Федор Шуйский, разлетелись из Москвы в ссылку прямо-таки со сверхзвуковой скоростью. Что-то случилось и с тем самым боярином Тучковым, который на похоронах Елены Глинской употреблял в ее адрес какие-то неподобающие слова. Что именно, так и останется неизвестным. Тучков с того дня попросту пропал из русской истории и никогда более на ее скрижалях не объявлялся.

    Вырос кавказец, господа…

    Летопись констатирует: «И от тех мест начали бояре от государя страх имети и послушание». А как еще было им втолковать, что они обнаглели до последней степени?

    Отвлечемся, дабы порассуждать о скучной юриспруденции.

    Иные прекраснодушные либералы - сам читал - именуют этот поступок Грозного «вопиющим беззаконием», «произволом» и прочими ужасными словесами. Ну что ж, давайте разберемся…