Искатели истины - Николай Шпанов

Кручинин вынул лупу и принялся за изучение виднеющейся на поверхности коробочки мутной сетки штрихов.

Наблюдая друга, Грачик мог сказать, что осмотр его не удовлетворяет. Он вертел коробку и так и сяк. Наконец сказал:

— Этой бритвой пользовался еще кто-то, кроме Оле, и именно этот «кто-то» оставил нам свою визитную карточку, либо…

Отложив бритву, он принялся за осмотр других предметов. По тому, с какой досадой он отбрасывал их один за другим, Грачик понимал, что нужные следы не находятся. Но тут посчастливилось ему самому. Он с торжеством протянул Кручинину старую походную сковородку: на ее закоптелой поверхности ясно виднелись отпечатки нескольких пальцев. Это могли быть только отпечатки одного из друзей или следы пальцев Оле.

Кручинин бережно взял сковородку.

— Даже заранее, по размеру этой лапы, можно сказать, что она принадлежит твоему любимцу, — сказал он с уверенностью и принялся за обработку изображений следов, чтобы их можно было сличить со следами, оставленными на кастете и на клеенке.

Нередко приходилось Грачику видывать Кручинина в затруднении, но почти никогда не мог он отметить на его лице выражения такой досады, как в этот момент. Объяснения были излишни — отпечатки не сошлись.

Новый след

Так как ни у Кручинина, ни у Грачика не было сомнений в том, что на сковородке они нашли отпечатки пальцев Оле, то становился очевидным, что кастет и клеенка носили чьи-то иные оттиски — не Оле. Вздох облегчения вырвался из груди Грачика, но Кручинин насмешливо поглядел на него:

— Рано, Сурен, слишком рано! — с дружеской укоризной сказал Кручинин. — Когда, на конец, я приучу тебя к тому, что не следует столь громогласно и с такой самоуверенностью делать заключения.

— Кажется, я молчал, — заметил Грачик.

— Ах, Сурен Тигранович, а ваш более выразительный вздох? Разве он не выдал что было у тебя на уме? Право, не стой только в присутствии других…

— Тут нет никого, кроме вас.

— Но я-то ведь не ты. А выражать, да еще столь громко свои эмоции не следует даже один на один с самим собой. В особенности, когда эти эмоции преждевременны. И вообще ты должен иметь в виду, что преждевременная радость столь же вредна, как и преждевременное разочарование: они размагничиваю волю к продолжению поисков.

— А как их отличить: преждевременны они и своевременны?

— А ты пережди малость, проверь свои ощущения, убедись в выводах не сердцем, а рассудком.

— Ох, Нил Платонович, джан! Всегда рассудок и только рассудок! А как хочется иногда пожить и сердцем. Поверьте мне, друг, сердце не худший судья, чем мозг.

— Нет, братец, не в наших делах.

— Значит, вы отрицаете…

Кручинин рассмеялся и не дал Грачику договорить:

— Нет, нет! Только не нужно темы о чувствах, об интуиции и прочем. Ведь условились жить по доброй пословице: семь раз отмерь? Вот ты и мерь теперь: сошлось, не сошлось…

— Любит, не любит, плюнет, поцелует… — насмешливо огрызнулся Грачик.

— Нет, брат, мы не цыгане. — Кручинин похлопал себя по лбу. — Ты вот этим местом должен отмерять. Вот и отмеряй, что может означать несходство этих следов.

Это звучало как предостережение. Грачик отлично понимал, что преступнику иногда удается самыми ловкими ходами запутать свои следы.

— Если согласиться с фактами и допустить, что Оле невиновен, — продолжал Кручинин, — то нужно найти другого убийцу. Он должен быть такого же большого роста.

— Пастор! — вырвалось у Грачика.

Он готов был пожалеть об этом восклицании, но Кручинин одобрительно глядел на него, ожидая продолжения.

— И… кассир Хеккерт, — сказал Грачик, — он почти так же велик. Правда, он ходит согнувшись, но… если его выпрямить…

— То он сможет через стол дотянуться жертвы?

— Да… Уж если разбирать все вариант так разбирать.

— Конечно, — согласился Кручинин. — Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик тоже силен, как Оле?

— Может быть, и не так силен, но слабеньким я бы его не назвал. В нем чувствуется большая сила, настоящая сила.

— Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба эти субъекта?

— Скорее кассир, чем пастор, — в раздумье сказал Грачик.

— Ну, это уже твои внутренние убеждения. Для дела они мало интересны. Если изучать, так изучать все. Нам нужны отпечатки того и другого. Добыванием их придется заняться тебе.

Прежде чем Грачик успел спросить Кручинина, как тот посоветует это сделать, не вызывая подозрений, в комнату постучали: хозяйка звала к завтраку.

За столом оказались и пастор и кассир. Завтрак проходил в тягостном молчании. Сидя за столом, хозяйка время от времени тяжело вздыхала. Ее снедало любопытство, но скромность мешала ей задавать вопросы, а пускаться в рассуждения ни у кого из ее сотрапезников, по-видимому, не было охоты.

Грачик, ни на минуту не забывая полученного от Кручинина приказания, ломал себе голову над тем, каким способом заставить соседей без их ведома выдать свои дактилоскопические отпечатки.

Словно угадав терзавшую его мысль, пастор принялся мять в руке хлебный мякиш. Даже через стол Грачик видел, как на хлебе остаются четкие отпечатки кожного рисунка, покрывающего кончики пасторских пальцев — указательного и большого.

Грачику непреодолимо хотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш.

По-видимому, желание его было так сильно, что нервные токи передались пастору. Он посмотрел на Грачика, затем взял шарик и стал раскатывать его лезвием столового ножа по столу. Шарик сделался гладким и перестал интересовать Грачика. Противный осадок, как будто священник мог знать его намерения и ловко обошел его, не давал Грачику покоя и заставил даже рассматривать пастора под каким-то новым критическим углом зрения. Впрочем решительно ничего, что могло бы опровергнуть прежнее милое впечатление, произведенное на Грачика этим человеком, он не обнаружил и в душе выбранил себя за легкомыслие. Он уже готов был встать из-за стола и признать перед Кручининым свою несостоятельность, когда заметил, что пастор снова, как бы совсем бессознательно, глядя куда-то поверх голов сидящих за столом, взял мякиш и стал его разминать. То, что произошло в следующую минуту, убедило Грачика в неосновательности его страха. Пастор опустил взгляд и, словно вернувшись на землю из далеких миров, где странствовала его мысль, предложил показать фокус. Для Грачика это, прежде всего, значило, что священник не подозревает о намерении овладеть хлебным мякишем, побывавшим в его руках.

— Кто-нибудь из присутствующих, — сказал пастор, — хотя бы вы, Хеккерт, под столом так, чтобы я не мог видеть, сомните кусочек хлебного мякиша, и я скажу, какой рукой вы это сделали.

Кассир, по-видимому, вовсе не задумываясь над тем, что делает, послушно скатал под столом шарик и протянул его пастору.

— Нет, нет, — сказал пастор, — раздавите его между пальцами так, чтобы образовалась лепешка.

Грачик с трудом сдерживал дрожь нетерпения, не веря своим глазам и ушам. Как сохранить эту лепешку, как взять ее себе?

Кассир протянул пастору раздавленный мякиш. Достав из кармана маленькую, но, по-видимому, очень сильную лупу, пастор внимательно изучил кусочек хлеба и с уверенностью произнес:

— Левая.

Кассир ничего не сказал, но по его глазам Грачик понял, как тот поражен: было ясно, что пастор сказал верно. Но кто мог ответить Грачику на вопрос — было ли это случайной отгадкой, или пастор действительно разбирался, дактилоскопии. Ведь для того, чтобы вынести столь безапелляционное решение по небольшому отпечатку, не проявленному с достаточной четкостью, не увеличенному и, может быть, неполному, нужно было хорошо знать дело. Все эти мысли быстро пронеслись в мозгу Грачика. Одна сменяла другую: откуда у пастора лупа? Зачем? Откуда он так хорошо знаком с дактилоскопией? Зачем? И тут же у него родился план: он быстро сказал пастору.

— Может быть, и я смогу. Прижмите-ка ваш палец к мякишу.

— Пожалуйста. — Пастор с улыбкой опустил руки под скатерть и через мгновение протянул Грачику раздавленный в лепешку довольно большой кусочек хлеба; узор папиллярных линий выступал на нем с достаточной яркостью и полнотой.

К этому времени в кулаке у Грачика уже был готов другой кусочек хлебного мякиша. Он взял оттиск пастора и, делая вид, будто ему нужно больше света, отошел к окну. Через минуту он повернулся и, разминая хлеб в пальцах, разочарованно сказал:

— Нет, не понимаю, как вы это делаете.

Пастор рассмеялся. Поверил ли он тому, будто Грачик действительно надеялся проделать то же, что проделал он сам, или принял все это за шутку, — было уже безразлично Грачику. То, что было нужно Грачику, — оттиск пасторских пальцев — было у него.

Грачик, с трудом досидел еще несколько минут за кофе и под первым удобным предлогом ушел к себе. Работать приходилось быстро, как никогда. Снимок был сделан, проявлен и положен в закрепитель. Теперь нужно было найти предлог для возобновления игры с хлебом, чтобы получить отпечаток с пальцев кассира Хеккерта.