Рождество под кипарисами - Слимани Лейла

Класс остановился перед темным зданием; можно было только гадать, для чего оно предназначено и что находится внутри. Мужчина в темно-синем костюме ждал их у двери, которой на самом деле не было: входом служило отверстие, пробитое в стене. Гид стиснул руки, держа их перед ширинкой, и, судя по всему, крайне смутился и даже испугался, увидев, что к нему приближается целый рой школьниц. Он заговорил высоким дрожащим голосом, повышая его, чтобы перекричать жужжание болтливых девиц, и монахиням пришлось сердито прикрикнуть, чтобы гида наконец стало слышно.

– Мы будем спускаться по лестнице, – предупредил он. – Внизу темно и пол скользкий. Я прошу вас быть очень внимательными.

Как только девочки вошли в помещение, напоминавшее пещеру, они смолкли, онемев от страха, от пронизывающего холода, которым тянуло от земляных стен, и мрачной атмосферы этого места. Одна из девочек – в темноте не видно было, кто именно, – испустила заунывный крик, подражая не то стону призрака, не то волчьему вою.

– Барышни, проявляйте уважение. Здесь наши братья христиане терпели тяжкие муки, – произнесла сестра Мари-Соланж.

Девочки молча прошли по лабиринту больших и маленьких коридоров. Сестра Мари-Соланж передала слово молодому гиду, и тот заговорил дрожащим голосом. Нежный возраст слушательниц застал его врасплох, и он не знал, о чем можно рассказывать столь юным и впечатлительным созданиям. Он много раз умолкал, подбирая слова, повторялся, просил его извинить, вытирал лоб изношенным носовым платком.

– Мы с вами находимся в помещении, именуемом тюрьмой христиан, – сообщил он.

Гид протянул руку к стене, расположенной перед ними, и они вскрикнули, когда он указал им на надписи, оставленные узниками несколько веков назад. Теперь он повернулся спиной к школьницам и в конце концов забыл об их присутствии, отчего существенно выиграл и в красноречии, и в смелости. Он рассказывал о жестоких страданиях множества людей – «в конце семнадцатого века их насчитывалось примерно две тысячи», – которых Мулай Исмаил заточил здесь, особо отмечал гениальность «султана-строителя», приказавшего прорыть километры подземных туннелей, где ползали эти рабы, изнемогая и умирая, ослепшие, загнанные в западню.

– Посмотрите наверх, – произнес он сурово, как приказ, и девочки молча задрали головы к потолку. В камне была пробита дыра, через нее, сообщил гид, сюда бросали пленников и еду, которой едва хватало, чтобы выжить.

Аиша крепко прижалась к сестре Мари-Соланж. Она вдохнула запах ее рясы, вцепилась пальцами в веревку, завязанную на талии вместо пояса. Когда гид подробно объяснил им, как была устроена система помещений под названием «матмура» – лабиринт подземных ходов и колодцев, где находились в заточении пленники султана и где порой они умирали от удушья, Аиша почувствовала, как на глаза у нее навернулись слезы.

– В самих стенах, – добавил молодой человек, которому понравилось пугать нежных пташек, – так вот, в этих стенах до сих пор находят человеческие скелеты. Рабы-христиане возводили также высокие крепостные стены, служившие для защиты города, и когда они падали от усталости, их замуровывали.

Гид заговорил замогильным голосом прорицателя, от которого дети задрожали. Если немного копнуть под камнями, то во всех крепостных стенах этой славной страны, во всех оборонительных сооружениях имперских городов[14] можно обнаружить тела рабов, неверных, неугодных иностранцев. Несколько дней после этой экскурсии Аиша ни о чем больше думать не могла. Ей повсюду мерещились скрюченные скелеты, и она страстно молилась за упокой их истерзанных душ.

Спустя несколько недель Амин обнаружил жену у изножья кровати: она лежала, уткнувшись носом в пол, прижав колени к груди. Она стучала зубами так сильно, что он испугался, как бы она не откусила язык и не проглотила его, как нередко случалось с эпилептиками в медине. Матильда стонала, и Амин поднял ее на руки. Он почувствовал ладонями ее напряженные мышцы и стал гладить ее по плечу, чтобы успокоить. Он позвал Тамо и, не глядя на нее, поручил ухаживать за женой: «Мне нужно работать. Позаботься о ней».

Когда он вернулся вечером, Матильда бредила. Она металась, словно узница, в мокрых простынях, на эльзасском диалекте звала мать. Температура поднялась так, что ее тело резко выгибалось, как от ударов тока. Аиша стояла в ногах кровати и плакала. На рассвете Амин объявил: «Я еду за врачом». Сел в машину и умчался, оставив Матильду на попечение служанки, на которую болезнь хозяйки, похоже, не произвела никакого впечатления.

Оставшись одна, Тамо сразу взялась за дело. Она смешала какие-то растения, тщательно отмерив количество каждого из них, и залила их крутым кипятком. Под изумленным взглядом Аиши хорошо перемешала пахучую массу и пояснила: «Надо прогнать злых духов». Она раздела Матильду, которая никак не реагировала, и обмазала густой смесью все ее большое, ослепительно-белое тело. Она могла бы испытать злорадное удовольствие оттого, что хозяйка оказалась полностью в ее власти. Она могла бы отомстить этой суровой высокомерной христианке, обращавшейся с ней как с дикаркой, говорившей, что она грязная, как тараканы, которые копошатся вокруг глиняных кувшинов с оливковым маслом. Но Тамо, выплакавшись за ночь в одиночестве, у себя в комнатушке, теперь усердно растирала бедра своей хозяйки, клала ладони ей на виски и искренне молилась за нее изо всех сил. Прошел час, и Матильда успокоилась. Ее подбородок расслабился, она перестала скрипеть зубами. Сидя у стены с зелеными от снадобья пальцами, Тамо неустанно повторяла жалобную молитву, и Аиша угадывала интонацию по ее губам.

Когда приехал врач, он обнаружил, что Матильда лежит наполовину голая, а ее тело обмазано какой-то зеленоватой смесью, запах которой чувствовался даже в коридоре. Тамо сидела у изголовья больной и как только заметила входящих мужчин, накинула простыню на живот Матильды и вышла из комнаты, опустив голову.

– Это арабка сделала? – осведомился врач, указывая пальцем в сторону кровати. Зеленая паста запачкала простыни, подушки, покрывало, она стекла на ковер, купленный Матильдой сразу после приезда в Мекнес – она очень им дорожила. Следы от пальцев Тамо остались на стенах, на ночном столике, и комната напоминала полотно опустившегося художника, перепутавшего депрессию с талантом. Врач шевельнул бровями и закрыл глаза на минуту-другую, показавшиеся Амину бесконечными. Он-то рассчитывал, что доктор сразу же кинется к больной, тут же поставит диагноз, пропишет лечение. Вместо этого он ходил кругами около кровати, поправлял уголок одеяла, перекладывал на место книгу, совершал ненужные, бессмысленные действия.

Наконец он снял куртку, аккуратно сложил ее и повесил на спинку стула. При этом он бросал на Амина короткие колючие взгляды, как будто желал дать ему урок. Только после этого доктор наклонился над кроватью и просунул руку под одеяло, чтобы прослушать больную, и как будто внезапно вспомнив, что у него за спиной стоит человек и наблюдает за ним, повернулся к Амину:

– Оставь нас.

Амин послушно вышел.

– Мадам Бельхадж, вы слышите меня? Как вы себя чувствуете?

Матильда повернула к нему свое изможденное, осунувшееся лицо. Ей стоило труда не закрывать свои прекрасные зеленые глаза, казалось, она сбита с толку, как ребенок, который просыпается в незнакомом месте. Врач решил, что сейчас она расплачется и попросит о помощи. У него сжалось сердце при виде этой высокой белокурой женщины. Женщины, которая была бы очаровательна, если бы хоть немного позаботилась об этом, если бы ей представился случай показать свое воспитание. Ее ступни потрескались от сухости и загрубели, ногти отросли и уплотнились. Он взял Матильду за руку и, стараясь не испачкаться в травяной массе, проверил пульс, а затем, сунув руку под одеяло, пощупал живот.

– Откройте рот и скажите «ааа», – велел он. Матильда повиновалась. – Это приступ малярии. Частое явление в этих краях.