Зеленая кровь - Юрий Яровой

— Мы должны быть вне конкуренции, Стишов. Вот оно в чем дело! Вне конкуренции…

— Тут дело не в чести мундира, — продолжал Хлебников, опять сбиваясь на назидательный тон. — Надо видеть перспективу. Физикохимическая система — выход из положения, решение, лежащее на поверхности. Это, кстати, понимают и американцы. Для полета на Марс и они думают уже не о физико-химической, а о биологической системе. Ты знаком с их расчетами? Если на Марс будет направлен корабль с экипажем в шесть человек, то система жизнеобеспечения, принятая для программы «Аполлон», потребует запас пищи, воды и кислорода около сорока тонн. Это нереально. Это значит, что в сторону Марса нужно забрасывать два железнодорожных вагона. Таких ракет нет. Боюсь, и не будет. Тебе понятно почему?

Понятно. Соотношение между полезным грузом и весом самой ракеты для полета даже на Луну — один к десяти тысячам, а ракета на Марс в свете этих данных получится весом в полмиллиона тонн… Боданцев мне этой арифметикой оба уха прожужжал. Непонятно другое: зачем Хлебникову понадобился еще один урок ликбеза по космической технике? Нельзя же всерьез предполагать, что я не знаю этих цифр и данных. Эта цифра — шесть тонн — висит над нами, словно дамоклов меч. Шесть тонн, согласно расчетам Боданцева, — вес биологической системы жизнеобеспечения. Восстанавливающей запасы продуктов, кислорода и воды. Для экипажа в том же составе — шесть человек. Мы должны уложиться в эти шесть тонн — иначе вся наша «нир»[8] гроша ломаного не стоит. Но чудес на свете не бывает, и шесть тонн вместо сорока можно получить в единственном случае: если экипаж корабля будет в состоянии жить в углекислой атмосфере. Одним словом, за выигрыш в весе все равно нужно платить, и платить крупно. К чему эта душеспасительная лекция? Я не восторженная школьница, которую можно очаровать подобной арифметикой. Я знаю ей цену — этой арифметике.

— На орбитальные станции мы со своей системой не успели, — продолжал Хлебников, — с любым вариантом от «А» до «Д». Орбитальные станции уже существуют. И конструкторы не пойдут на новшество, пока оно не испытано в космосе. Поэтому нам надо сразу ответить на вопрос: для чего мы готовим свою биологическую систему жизнеобеспечения.

— Для чего же?

— Прежде всего — для лунных станций

— А они будут?

— Будут.

— Еще для чего?

— Для кораблей с неограниченным сроком полета.

— И ты считаешь, открыл мне Америку? Хлебников замолчал. Посмотрел на меня исподлобья — и отрезал:

— Пусть мы потеряем в случае неудачи лишних полгода, но мы создадим и отработаем систему, которая будет вне всякой конкуренции.

Это я уже понял. Шагнем сразу в завтрашний день — зачем нам тратить время на сегодняшний? Хорошо хоть не отбрасывает возможность провала. Полгода… Да разве в случае неудачи мы за полгода расхлебаем все неприятности?

— Так какой же все-таки утвердили вариант?

— Нам утвердили долгосрочную программу, а не вариант. — В голосе Хлебникова опять пробились иронические нотки: пора бы знать, мой друг Стишов, как он любил говаривать в прошлые времена, что и где утверждается. — А вариант будет утверждаться завтра. На ученом совете института.

— Ясно.

— Боюсь, что тебе еще не все ясно.

— Я должен отстаивать вариант «Д»?

— Ты должен иметь твердую точку зрения.

— Собственную?

— Разумеется, собственную. — Пауза. — Вытекающую из нашей общей.

Хлебников внимательно посмотрел на меня. Сплоченность и единство — вот его девиз, который он проводит в жизнь в нашем отделе экологии человека, пунктуально, повсеместно и беспрекословно. А раз единство, то разве могут быть различные мнения?

— К заседанию совета ты должен иметь конкретную программу медико-биологических исследований.

— На основании чего? Ведь мы добрались только до полутора процентов!

— На основании тех данных, которые получены нашими коллегами.

Хлебников подправил листки доклада и подвинул их мне.

— Завтра к девяти у тебя должен быть черновик программы.

— Но ты отдаешь себе отчет в том, чем это может кончиться?

— Отрицательным результатом.

Я посмотрел на Хлебникова: шутит?

— Я допускаю отрицательный результат. Но хочу надеяться на положительный. И ты должен сделать все, чтобы застраховать нас от неудачи.

— Если бы это зависело от меня!

— И от тебя в том числе. От того, насколько ты сможешь все предусмотреть. Я не верю, что у тех двух испытателей, о которых ты читал, останавливалось дыхание. Тут что-то не чисто. Не должно быть этого. Может, такие паузы во сне для физиологии дело обычное?

— Прости меня…

Я развел руками: считать такое нормальным!.. Однако на Хлебникова мой красноречивый жест не произвел никакого впечатления.

— Значит, аппаратура работала грязно. Фиксировала совсем не то, что было на самом деле.

— Но я смею сомневаться?

— В чем? В успехе?

Теперь Хлебников уже не иронизировал, а смеялся. Это трудно передать, как он смеется, — без тени улыбки, только интонациями в голосе, но ощущение именно такое: смеется.

— Ясно…

— Боюсь, что и на этот раз тебе еще не все ясно.

— Еще не все?

Я попытался скопировать хлебниковский сарказм — чисто инстинктивно, так получилось. А вышло, что просто-напросто глупо удивился.

— Завтра на совете мы должны утвердить составы экипажей.

— Ну и что?

— Ты ведь знаешь, что в составе экипажа должен быть врач?

— Я давно об этом твержу. А штаты?

— Штаты — моя забота. А ты позаботься, чтобы в числе членов экипажа был врач в возрасте до сорока лет с солидным стажем. Лучше — с опытом «скорой помощи».

О, это уже кое-что значит. Слава богу, хоть здесь камень дал трещину: врач в гермокамере — половина риска долой. И штаты он, выходит, в Москве все же пробил…

— Но это не так-то просто: надо же узнать человека, присмотреться, исследовать организм…

— Кстати, москвичи в состав экипажа тоже ввели врача.

— Но у нас все врачи женщины. Комплектовать женский экипаж?

— Во главе с Сониной? — иронически посмотрел на меня Хлебников. — По-моему, ее место не в гермокамере.

— При чем тут Сонина!

Я почувствовал, что краснею — опять эти дурацкие намеки! «По-моему, ее место не в гермокамере…? А в моей постели? Это ты хотел сказать? Давай, давай, тем более что, как говорят на профсоюзном собрании, есть веские, хотя и косвенные основания.

— Женский экипаж отпадает.

— Почему? У москвичей мужской?

— Эксперимент длительный. Женская физиология нам может испортить все результаты. Да и психология — тоже… Года три назад ты мне говорил о каком-то враче со «скорой», который хотел бы работать у нас. Ты его хорошо знаешь? Давно?