Призыв ведьмы. Часть 2 - Эйлин Торен

какое-то чувство, что правителя Кармии тут не просто не любят, его не воспринимают вовсе, и это было так странно, ведь изарийские воины были основой кармийской армии. Хэле всегда казалось, что что-то не так, что-то нечисто…

И вот одна из причин вылезла на поверхность — сын их обожаемого Рэтара Горана похож на эла. Это же предательство. Ведь мужчину, лежащего сейчас с ней рядом, обожали. Это было реальностью. Он был отличным фераном и люди были готовы ради него пойти на смерть даже не раздумывая.

Эта преданность была практически фанатичной и пугала саму Хэлу, хотя она понимала почему так. Но главное женщина видела, что самому Рэтару на эту фанатичную любовь было не то, чтобы наплевать, она его стесняла, он считал, что всё, что делает для своих людей, это норма. Эдакое взаимное жертвоприношение. Потому что сам феран Изарии Рэтар Горан был готов без раздумия отдать свою жизнь за свою землю и живущих на ней людей.

— Я слышала, что эла и ты друзья, — вспомнила ведьма что-то выдернутое когда-то из разговоров вокруг неё.

— Нет, — слегка нахмурился феран. — Пока он был элинином, может и можно было так сказать, но скорее я всё-таки был его слугой, который несколько раз спасал ему жизнь, но не другом. А когда он стал великим эла… весьма опрометчиво считать правителей друзьями, Хэла.

— Угрожающе, — повела она головой, а Рэтар ухмыльнулся. — Ты не устал от всех ждать подвоха?

— Я привык. Да и не от всех. От тебя вот не жду.

— Спасибо, — Хэла поцеловала его в плечо и в момент оказалась подмятой под его внушительное тело.

— Я тут подумал… — он приподнялся на локтях и взглядом пробежал по её телу, завёрнутому в так называемое одеяло, внутри заёрзало желание. — Я хочу есть.

— А? — рассмеялась она его внезапному заявлению.

— А ты хочешь? — спросил он, приподняв бровь.

— Нет.

— Правда? — Рэтар глянул на неё с недоверием.

— Правда, — есть действительно не хотелось. — Мне бы кофе со взбитым молоком.

— Я ни слова не понял и мне жаль, но такого нет, — и поцеловал её в подбородок. — Только вяленое мясо, сушёные овощи и вода.

— Пища богов, — рассмеялась Хэла, когда феран, надев штаны, достал из своих походных вещей самую простую из доступных воинам еду. — Почему не попросить Миту, у неё наверняка для тебя куча всякого вкусного наготовлена?

— Это вкусно, — он развалился на одном из диванов, положил ноги на подлокотник другого и помахал перед Хэлой полоской сушёного мяса.

— Не верю, что другие фераны едят то же самое, — улыбнулась Хэла, заплетая себе косу, хотя закрепить было и нечем, но волосы вились и коса более менее держалась.

— Я не прихотлив, я всю жизнь в походах, — проговорил он жуя. — И вообще не очень понимаю смысла этих пиршеств.

— Сколько тебе было, когда ты попал на войну, — она соскользнула с кровати и, подойдя к нему, выпила воды.

— Отец забрал меня с собой сразу после того, как эйол возложил на меня руки, — ответил он.

— Стой. Что? — она опешила, уставилась на него, разве что рот не открыла от удивления.

— Что? — спросил Рэтар, всматриваясь в неё.

— Ты попал на войну в пять тиров? Ты ведь про это возложение рук? Другого нет, так?

— Да, — спокойно ответил он и отпил воды. — Обряд имянаречения.

Внутри что-то разорвалось. Перед ней сидел человек, который действительно всю жизнь провёл на войне. Это было так страшно, что не было сил даже вздохнуть. Хэла уставилась на него и ей стало так невообразимо больно, глаза защипало, хотя она прекрасно знала, что жалость это последнее, что ему нужно, да и не нужно вовсе. Но она так отчётливо видела ребенка внутри хаоса битвы, хаоса смерти, что… как вообще можно сохранить рассудок в таких условиях?

— Хэла? — она очнулась от захлестнувших образов и уставилась в его по-искреннему озадаченное лицо. — Ты чего?

— Зачем? — прошептала она.

— Я не спрашивал, — он пожал плечами, — но я догадываюсь, что он хотел вытравить из меня чувства, которые по его мнению были причиной моей слабости.

— В пять лет. О какой слабости или силе можно говорить, когда ребенку пять лет?

— Чем раньше, тем лучше, — ответил Рэтар. — Мой отец считал, что я слишком привязан к матери, слишком сочувствую окружающим, слишком вникаю в быт простых и свободных людей. Всё это неприемлемо для ферана, тем более ферана Изарии.

— А твоя мама не была против?

— Была, — проговорил он. — Но тогда родился Риван и ей было сложно перечить отцу. Единственно, чего она добилась, это того, что отец дал ей обещание, что Ривана он не заберёт.

Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Она была расстроена и зла.

— Хэла, эй, всё хорошо, — он протянул к ней руки и несмотря на желание сопротивляться, она конечно же не смогла ничего поделать, потому что кажется этому мужчине она теперь точно не сможет сопротивляться.

Она давно уже была в восхищении от того, как феран Изарии держит себя в руках, в ситуациях, когда любой человек вышел бы из себя, она столько раз натыкалась на эту стену тёмного, непроницаемого гнева, который физически ощущала благодаря ведьмовской силе, она видела это пламя яростного огня, готового спалить всё вокруг к чертям, но он держался. И каждый раз она дивилась — как, как у него получалось? А тут… она поняла его горькие слова о том, что он не хочет, чтобы она смотрела внутрь его, потому что конечно там можно было увидеть только ужас и смерть.

— Твой отец жуткий человек, — проговорила она, уткнувшись в его плечо.

— Да, не самый лучший отец на свете, но и я тоже так себе, — он так легко этому усмехнулся и, поцеловав Хэлу в шею, пересадил её на диван рядом с собой. — Никуда не уходи.

— Могу отправится с тобой, — улыбнулась ведьма, понимая куда он пошёл.

— Твоего слова будет достаточно, хотя я не удивлён, что тебя это вообще не смущает. Такое чувство, что это ты провела на войне всю жизнь, а не я, — и он закрыл дверь.

— Может и так, — сказала Хэла в пустоту комнаты.

Вышел он мокрый.

— Ты поступился принципами и решил-таки залезть в свой персональный домашний пруд? Вода там после меня ещё тёплая, скорее всего. И, — ведьма улыбнулась своему новому умению, — кажется я умею её очищать. Или слишком странно для тебя?

— Что ж делать, пришлось пострадать, — он улыбнулся и развёл руками.

Он вытерся. Потом задумался:

— Знаешь, я всегда был для отца разочарованием. Что бы не делал,