Факультет патологии - Александр Минчин

Я тут же смягчился и проникся к нему самой глубокой симпатией. Я его мог любить теперь хоть навеки, ведь больше он мне никогда не попадется. Я даже был согласен на Павлова!..

– Ну как, вы довольны?

– Как вам сказать. – Я доигрывал до конца. Не мог же я ему вешаться на шею и прыгать на плечи от радости.

– Вы что, хотели пять получить?

– Что вы, спасибо большое, этого достаточно. Мне захотелось ему сказать доброе:

– Вы знаете, может, вы и правы, и система Павлова хорошая и правильная, я ведь не отрицаю… Просто я чересчур завелся и меня увлекло по-другому пути, ну чуть-чуть поупрямствовал.

И тут он мне выдал:

– Эх, если бы вы это раньше сказали, я бы вам пять поставил.

Я чуть не умер от разрыва сердца.

– А сейчас нельзя?.. Он улыбнулся:

– Нет, уже поздно, я расписался. Вот если б до этого…

Я сгреб тетрадку, в дверь уже нетерпеливо заглядывали, и от греха подальше, как на облаке, выплыл из аудитории.

– Саш, что так долго, о чем ты с ним разговаривал? – Ирка смотрела на меня.

– О Фрейде, доказывал, что он прав.

– С ума сошел, Фрейда даже имя нельзя произносить в стенах этого института. – (Весь этот институт на Фрейде держится, подумал я, и на нем только!) – Что он тебе поставил?

– Вроде четыре балла. Ирка схватила зачетку.

– Ир, а почему он оценками ставит? Вот тут мне Ирка и объяснила:

– Это же экзамен, ты что, не знал, он уезжает куда-то.

– А я думал, что зачет.

– Ну, ты даешь, Саш: идешь отвечать, даже не зная, что сдаешь.

Потом она меня расспрашивает про билет, а я говорю про собаку Павлова, у меня из головы не идет эта собачья собака; Ирка не знает теории Морено, я ей говорю, что все равно этот билет не попадется.

Она спрашивает, не положил ли он его обратно в кучу. Я говорю, что – нет, кажется, и она убегает сдавать, пока он ей не попался.

Я стою и думаю ни о чем.

Потом вылетает, появляется Ирка, она, конечно, получает «отлично», у нее нет отчества, как у меня, но она молодая и скромная, это на один балл выше ценится.

И мы уходим с Иркой в буфет обсуждать наши последующие дела.

Я беру нам бутерброды, себе – чай, ей – кофе, и мы садимся за стол.

– Ну как, ты рада пятерке?

– Конечно. Еще бы он не поставил. – Она улыбается. – Я ему и так колени показывала и эдак выставляла.

Я знаю, у Ирки стройные ноги и красивые колени.

– Специально платьице коротенькое надела. Мы смеемся.

Как прекрасно, что эта психология позади и ее сдавать больше не надо, ведь ни одного вопроса не знал, даже не представлял о чем это.

Спасибо, дедушка Фрейд, думаю я. Ведь с отчеством – это тоже подсознание, подкорка работает…

– А где Шурик? – спрашивает Ирка.

– Не знаю, он вчера по физкультуре зачет получил, пьет на радостях, наверное. А по психологии с ним жена вроде заниматься собиралась.

– У него что, есть жена? – Иркины глаза широко раскрыты от возбуждения.

– Да, она с того третьего курса, где мы учились раньше.

– А я не знала!

– Ир, ну не можешь же ты все знать! – Она смеется. – Хотя знаешь ты, бесспорно, много…

Она заливается.

– Я тебе, Саш, еще и не такого расскажу. Все тайны этого блядского курса открою, все секреты. Они у меня вот все где. – Она смешно сжимает свой тощий кулачок, и тонкие венки через запястья на кистях проглядывают. – Саш, а какой у тебя иностранный язык? – спрашивает Ирка.

И тут я вспоминаю, и от этого воспоминания мне становится нехорошо. Я вспоминаю, как орал в прошлом году на преподавательницу немецкого языка, что ненавижу этот язык нацизма и меня коробит от одного его запаха, что не буду изучать язык, убивший двадцать миллионов человеческих душ одной России, и что она предательница интересов народа, и как она может преподавать этот язык, да еще сует его в меня. Я помню: она побелела и сказала, что только через ее труп я перешагну зачет по немецкому языку. Я еще много чего орал, потом успокоился.

Я правда ненавижу этот язык, даже запах этого языка, как и все, что с немецкой нацией связано. Я им никогда не прощу вторую мировую войну, а также не только русских, но и шесть (а на самом деле больше) миллионов евреев (ни за что), – не им, не их потомкам, выплодкам до пятого колена.

Они все равно волки, и сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит…

В школе я этого не понимал, меня родители на него отдали, а когда вырос, понял, но было поздно. Хотел переучиться на английский, но мне не разрешили и сказали, чтобы продолжал заниматься своим языком и дурью не мучался.

– А кто у вас по-немецкому, Ира?

– Я не знаю, я английский всегда учила. Но ее фамилия, кажется, Михалкова, зовут вроде Юлия…

– Михайловна. Ну все. Я этот экзамен, то есть зачет, в жизни не сдам. Никогда!

– Почему, Саш?

И я рассказываю Ирке всю историю, как я орал на нее тогда у деканата.

– Ты что, Саш, прямо так ей и сказал «предательница» и прочее?

– Да-а, меня вечно за язык кто-то тянет. Ирка восхищена.

– Ну ты даешь! А знаешь что, переходи ко мне в подгруппу и мне так скучно не будет!

– Да ты что, Ир, с ума сошла, я в жизни не учил английского.

– Какая разница, его никто не учил и не знает, хотя в школе прозанимались по десять лет. А я тебе помогу, Санечка! – Она возбуждена и взбудоражена.

– Нет, нет, Ира, это невозможно. Я же ни одного слова не знаю, и как я зачет в этом году получу, а?

Глаза у нее сияют.

– У меня идея! Она ко мне хорошо относится и завтра я ее увижу, она мне зачет выставлять должна автоматический, и поговорю насчет тебя. Приезжай только к десяти утра, чтобы она тебя увидела.

– Я записан на немецкий.

– Какая разница, зачет же по иностранному языку, им в деканате все равно какой у тебя язык, лишь бы зачет стоял. Скажешь, что вундеркинд и учил два языка!

– Да, ни одного не зная. – Хотя немецкий я знал когда-то на "отлично*. Когда не понимал…

Я допиваю остывший чай, доедая кусочки хлеба. Я никогда хлеб не оставляю и не выбрасываю, он дорого дается. Что делают многие другие, не сознавая.

С иностранным языком она, кажется, убедила меня. Оттого что Ирке скучно и тоскливо одной на занятиях, она круто меняет парус моей жизни. А я сижу и думаю, что эта фантасмагория с зачетом по неизучаемому никогда языку, что эта фантастика, этот феерический мираж, даже в нашем институте точно никогда не пройдет. Это же не физкультура, где говорить не надо. Однако Ирка другого мнения. И все потому, что ей грустно. И она хочет меня. (Как развлекателя.) В деканате у Зинаиды-инспектора мы быстро улаживаем все дела, и я оказываюсь в ведомости английского языка.

Я уворачиваюсь от преподавательницы немецкого языка, не перешагивая ее трупа. Остается мне пережить завтра, но завтра я не переживу точно, однако выбора нет у меня. Немка хочет моей смерти; англичанке – она будет еще манной небесной казаться.

Надо рисковать: кто не рискует, тот не пьет шампанское. И я рискую, хотя и не представлял, что можно идти или падать на такие дела: это даже не мизер в темную с тремя дырками, когда в «горе» у тебя тьма.

Ночью я сплю возбужденно, мне уже нравится эта афера. Так интересней учиться…

В десять часов утра мы встречаемся с Иркой в вестибюле нашего института.

– Ну, Санечка, вперед, – говорит она.

А у меня ноги деревенеют. Я только сейчас соображаю, на какую авантюру падаю, и в голове немного кружится от этого падения. Мы идем по полу института, он мне тоже деревянным кажется. Хотя его строили в прошлом веке, и он каменный.

Она подводит меня к учительнице английского языка и знакомит.

Сегодня первый и последний день зачета. Ее зовут Магдалина, нужно такое имя выдумать. А на носу у нее бородавка.

– Магдалина Андреевна, – начинает Ирка, – вот, познакомьтесь, новый мальчик, зовут его Саша.

– Очень приятно, – говорит Магдалина Андреевна и тоже представляется: высокая, крупная, неинтересная. Да, тяжело будет на внешних данных работать, думаю я.

– Давай, Ир, свою зачетку, – говорит она, – а то у меня времени мало. Ты у меня хорошая студентка была на протяжении всего семестра.

Я смотрю на Ирку и думаю, когда же это она такой была. Ирка сияет. Та расписывается.

– Магдалина Андреевна, – снова начинает Ирка, – а вот новый мальчик.

– Ну и что, Ира, я это уже слышала. Какое он имеет ко мне отношение. В какой он группе учится?

– Как – в какой, – недоумевает Ирка, – в нашей, конечно.

– А какой он язык учил?

Я собираюсь все-таки признаться, но Ирка затыкает меня:

– Английский, естественно.

– Он что, в другой подгруппе занимался?

– Да нет, он у вас, Магдалина Андреевна, – и она озаряет ее сияющей улыбкой, удивляясь, что она не понимает.

– Подожди, подожди, Ира. Я его в жизни никогда не видела.

– Ну как же, посмотрите в ведомость. Она открывает ведомость.

– Как ваша фамилия? Я называю.

– И правда, в самом конце стоит, приписанная. Почему же я вас никогда не видела?

Я не успеваю раскрыть рта.