Плавающий город - Жюль Верн

Небо между тем становилось все мрачнее и мрачнее. Вся южная сторона горизонта была покрыта тучами. В воздухе было так душно, как в самый жаркий июльский день. «Неужели мы еще не покончили со всеми несчастьями этого бесконечного путешествия?» — думал я.

— Хотите я вас удивлю? — сказал доктор Питферж, подходя ко мне.

— Удивите, доктор.

— Сегодня будет гроза.

— Гроза в апреле! — воскликнул я.

— Для «Грейт-Истерна» времена года не играют никакой роли, и вы увидите, что будет сильнейшая гроза, специально для него предназначенная. Взгляните на эти тучи! Они похожи на допотопных животных и скоро пожрут друг друга.

— Действительно, — сказал я, — горизонт принимает угрожающий вид, и будь теперь июль, я бы разделил ваше предположение о грозе, но сегодня я никак не могу согласиться с вами.

— Уверяю вас, — упорствовал доктор, — что через несколько часов будет гроза. Я это чувствую, как «Storm-glass». Вы посмотрите только на эти сгущенные облака; на барометр, наконец, который вдруг упал на семьсот двадцать один миллиметр. К тому же теперь юго-западный ветер, а вы знаете, что он всегда приносит грозу зимой.

— Может быть, вы и правы, — сказал я, не желая совсем сдаться, — но я положительно не знаю ни одного случая грозы в это время года и на этой широте.

— Тем не менее такие случаи бывали, особенно в теплые зимы. Если бы вы жили в тысяча семьдесят втором году или даже в тысяча восемьсот двадцать четвертом, то вам бы удалось услышать гром в феврале в первом случае, и в декабре — во втором. В январе тысяча восемьсот тридцать седьмого года молния ударила недалеко от Драммена, в Норвегии, и произвела сильное опустошение, а в прошлом году, в феврале, на Ла-Манше гроза уничтожила лодки рыбаков из Трепорта. Как видите, я основываю свои предположения на статистических данных.

— Ну вот, мы посмотрим, что будет. А вы не боитесь грозы?

— Я! Что вы! Гроза — это мой друг, или, вернее, мой врач.

— Ваш врач?

— Ну конечно! В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году правая рука моя была парализована и не поддавалась никакому лечению. Я был в это время в Кью, недалеко от Лондона. Тринадцатого июля над городом разразилась ужасная гроза. Я лежал в постели, как вдруг молния ударила прямо в меня, и с тех пор я свободно владею правой рукой.

— Вы шутите?

— Нисколько. Это было великолепное лечение электричеством, к тому же оно ничего мне не стоило. Я знаю несколько случаев, где молния прямо чудеса творила, излечивая безнадежно больных.

— Что бы вы ни говорили, а я все-таки не доверяю вашему врачу и никогда не обратился бы к нему за помощью.

— Потому что вам не случалось видеть его благотворного действия. Вот еще один пример. В тысяча восемьсот семнадцатом году в Коннектикуте был крестьянин, страдавший неизлечимой астмой. Однажды он работал в поле, и молния ударила его прямо в грудь. Можете себе представить — она его совершенно исцелила.

Доктор говорил с большим увлечением; казалось, он был способен прописать больному грозовые пилюли.

— Смейтесь, смейтесь, невежда! — сказал он мне. — Положительно вы ничего не смыслите ни в медицине, ни в погоде!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Доктор ушел, а я остался на палубе, чтобы посмотреть, как надвигалась гроза. Фабиан все еще не выходил из своей каюты. Корсикан был у него. Мак-Эльвин делал, вероятно, какие-нибудь распоряжения на случаи несчастного исхода дуэли. Я вспомнил, что в Нью-Йорке его ожидала сестра, и содрогнулся при мысли, что, может быть, нам придется привезти его к ней уже мертвым. Мне очень хотелось видеть Фабиана, но я решил не беспокоить ни его, ни Корсикана.

В четыре часа показался еще островок, посреди которого возвышался маяк. Пассажиры высыпали на палубу. Все взоры были обращены к берегу, который лежал всего в шести милях от нас, по направлению к северу. С минуты на минуту ждали появления лоцмана. Пассажиры, на долю которых, подобно мне, выпало ночное время, конечно, не могли надеяться на выигрыш, так как лоцман должен был до ночи пробыть на корабле. Весь интерес публики сосредоточивался на шести-семи лицах, обладавших как раз теми часами, в один из которых ожидалось прибытие лоцмана. Люди эти продавали и перепродавали свои права на возможный выигрыш.

В четверть пятого показалась шхуна, шедшая по направлению к нам. Не было никакого сомнения в том, что на ней ехал лоцман. Начались безумные пари по поводу самого лоцмана.

— Десять долларов за то, что лоцман женат!

— Двадцать, что он вдовец!

— Тридцать, что у него рыжие бакенбарды!

— Шестьдесят, что у него на носу бородавка.

— Сто долларов за то, что он вступит на палубу правой ногой!

— Держу пари, что он будет курить!

— У него будет трубка во рту!

— Нет, сигара!

— Нет! Да! Нет! — раздавалось со всех сторон, и завязывался спор, который был настолько же бессмыслен, насколько были безрассудны лица, вступавшие в него.

Между тем шхуна все приближалась. Она была очень красива и походила на яхту, предназначенную для морских прогулок. Несмотря на поднимавшийся ветер, слегка накренившись, она быстро неслась вперед. Белые паруса ее и флагшток резко выделялись на темном фоне неба. Море пенилось вокруг нее. На расстоянии двухсот сорока саженей она остановилась и спустила лодку. Капитан Андерсон приказал остановить корабль, и в первый раз за две недели винт и колеса перестали работать. Лоцман спустился в лодку и в сопровождении четырех матросов подъехал к кораблю. С «Грейт-Истерна» бросили веревочную лестницу, по которой он быстро и ловко взобрался на палубу.

Его встретили радостные приветствия выигрывающих и крики неудовольствия проигрывающих.

Оказалось, что лоцман был женат, что у него не было бородавки и что усы у него были светлые.

На палубу же он спрыгнул обеими ногами, как раз в то время, когда часы показывали тридцать шесть минут пятого, что составляло двадцать третью четверть часа.

Счастливым обладателем этого времени оказался капитан Корсикан, которому было вовсе не до выигрыша. Когда он появился на палубе, ему вручили сумму в 96 долларов, но он передал ее капитану Андерсону с просьбой оставить эти деньги для вдовы безвременно погибшего матроса. Не находя слов для выражения глубокой признательности, капитан Андерсон с чувством пожал ему руку. Несколько минут спустя к Корсикану подошел матрос и, неловко поклонившись, сказал:

— Товарищи послали меня сказать вам, что вы поступили благородно. Они все благодарят вас от имени бедного Уилсона, который не может сделать этого сам.