Ситка - Ламур Луис

Он разорвал его. По женскому почерку и запаху духов, он понял, от кого оно.

"Можете ли вы зайти к нам? Это крайне важно.

Елена"

«К нам», написала она. Она хотела, чтобы он пришел и повидал их обоих, тем не менее, письмо было подписано «Елена».

Он встал и подошел к окну. Снаружи улица была пустой и тихой. Сегодня была пятница, В понедельник он хотел выйти в море, отправившись на север капитаном собственного корабля. На Аляску... в Ситку.

Елена и граф скоро отплывают, и, возможно, он даже увидится с ними на Аляске.

Он вспомнил, как выглядела Елена в тот первый день: покрасневшая, с распущенными волосами и сердитая. Жан усмехнулся. А потом такая гордая и недоступная, с поднятым подбородком и слишком правильным английским.

Она была очаровательна и восхитительна, он влюбился в нее, и это не принесет ему ничего хорошего. Она замужем за прекрасным человеком, человеком ее круга и общества.

Он дурак...

Но в понедельник его ждет море, ветер и брызги в лицо. А затем — долгие одинокие часы, когда он будет наблюдать, как волны убегают за корму, тогда он сможет вспоминать или забыть.

Глава 12

Перед ними лежал красновато-коричневый склон холма, окрашенный полуденным солнцем в золото, а за холмом катились к горизонту голубые волны Тихого океана. Когда два всадника подъехали к концу тропы, лежащей высоко над водой, Жан натянул поводья и расслабился.

Это была их вторая поездка за последние два дня, и она могла стать последней. На Жане был костюм для верховой езды: обтягивающая, испанского стиля куртка из оленьей кожи с бахромой на индейский манер. Она, как влитая, сидела на его широких плечах и необычайно шла ему, решила Елена.

— Ты ездишь, как вакеро[12], — сказала она.

Он надвинул на затылок свое мексиканское сомбреро с плоской тульей и закинул ногу за луку седла. Набивая трубку, он рассматривал ее точеный профиль.

— Каковы ваши планы относительно Аляски?

— На самом деле вас интересует барон, не так ли?

— Конечно. Но когда уедет граф Ротчев, уедете и вы.

— У нас больше оснований опасаться барона, чем у вас, Жан. Он и наш враг тоже.

— Но вы племянница царя!

— Знаете нашу пословицу? «До Бога высоко, а до царя далеко».

Вдали в океане какой-то парусник пробирался против ветра в Золотые ворота[13], и несколько минут они молчали, наблюдая за ним. В молчании ощущалась близость, и они оба научились ценить именно такие минуты. Не было нужды строить словесные барьеры вокруг своих эмоций; в течение этих долгих периодов молчания никаких барьеров не было, и какие-то чувства, спрятанные внутри, соприкасались.

— Видите ли, Жан, любое расследование в отношении того, что происходит в Русской Америке, потребует много времени. Любой проверяющий, присланный из Сибири, может оказаться коррумпированным чиновником, а тому, кто прибыл из Санкт Петербурга, придется расспрашивать тех же людей, у которых есть, что скрывать. У Поля имеются большие связи в самом Сант Перербурге, Жан. На самом деле его послали сюда, потому что в столице его ожидали неприятности, но это поручение только временное, это лишь мягкое наказание, средство некоторое время подержать его на расстоянии. По-моему, его послали и для другой цели. Вероятно, его друзья надеются одним выстрелом убить двух зайцев. Убрать с глаз Поля Зинновия, чтобы его не постигло более суровое наказание, а также поместить его туда, где он принесет им наибольшую пользу.

Она помолчала.

— Знаете, в Росии он считается очень опасным человеком. Он убил нескольких человек на дуэлях. А иногда эти дуэли — совсем не то, чем кажутся. Часто дело не в задетой чести, но просто в том, что какое-то влиятельное лицо хочет избавиться от неугодного человека.

— Допустим, — осторожно произнес Жан, — лицензию не продлят, и не выдадут новую. Что тогда случится с Аляской?

— Кто знает? Может быть, ее продадут, но наверняка не Англии. Вероятно, Соединенным Штатам.

Жан снова разжег свою погасшую трубку.

— Думаю, это можно провернуть, если вести переговоры осторожно. Но это будет нелегко. Огромное количество американцев считает Аляску «бросовой землей», которая не стоит ни цента.

Парусник приближался, медленно борясь с сильным течением и ветром. Они наблюдали за кораблем, в то время как день постепенно исчезал, как далекий дым. Скоро наступят сумерки.

— Вы никогда не были женаты, Жан. Интересно, почему?

Он немного развернул своего жеребца.

— Очень долго я не мог найти девушку, которая бы мне нравилась, а теперь, когда я нашел ее, она оказалась замужем за другим человеком.

— Но ведь есть другие, Жан. Знаете, вы очень привлекательны.

— О, я знал девушек... редко.

— Вы потеряете свободу, а человек, подобный вам, должен быть свободен, чтобы летать высоко и далеко, как орел. Жена может связать вас по рукам и ногам.

Возможно. Возможно также, что брак окажется не таким уж страшным делом. Я всю жизнь был одинок, не знал настоящего дома. Если хотите найти человека, который будет любить дом, ищите того, у которого его никогда не было.

— Я думала, мужчина всегда стремиться к свободе. Наверное, для мужчины, познавшего свободу, тяжело расставаться с ней.

Он смотрел на корабль.

— Тяжело? С хорошей женщиной любой мужчина устроится достаточно легко. О, конечно! Он будет смотреть вслед пролетающим на юг гусям, или, возможно, как-то ночью он проснется, и, лежа рядом с женой, начнет вспоминать звуки индейских барабанов, или прибой на скалистом берегу, или как звонят колокола в церви... но он останется.

— Почему?

Корабль теперь убирал паруса, осторожно приближаясь к проливу, потому что не одно прекрасное судно нашло себе могилу в Золотых воротах.

— Потому что он... примет свою судьбу, наверное. Он будет думать о необозримом мире, но не променяет его на дом.

— Но это не для вас. По-моему, вы не останетесь.

— Со мной легче всего, Елена. Я никогда не знал дома, и даже недостатки будут казаться мне достоинствами. Что же касается любви, то кто же от нее отказывается? Ведь это счастье — любить и быть любимым.

— Я думаю, Жан, вы найдете то, чего хотите.

— Найду ли, Елена?

Океан стал темнее. Последние краски дня неохотно растворялись в темноте.

— Нам лучше вернуться.

Развернув лошадей, они оставили позади океан. Жеребец Жана требовательно тянул поводья, готовый нестись вперед. Кобыла Елены пошла галопом, а затем обе лошади помчались. По коричнево-красному склону холма, все еще окрашенному в розовый цвет заходящего солнца, холма, похожего на перевернутую медную миску, холма, все время менявшего свои очертания под стучащими копытами несущихся лошадей. Смеясь, они спустились по длинному пологому склону, а за ними струился затихающий смех. Внезапно они обогнули поворот, перед ними раскинулся город и столб дыма, поднимавшийся от порта. Жан резко остановил жеребца, поднявшись в стременах.

— Это моя пшеница, Елена, — сказал он. — Они жгут мою пшеницу. Горит склад и все, что в нем находится.

Он дал шпоры жеребцу. Тот взвился одним скачком, и Жан с Еленой бок о бок помчались в город и ворвались на пустынные улицы. Топот копыт эхом отзывался от домов и громом разносился по улицам, на который из-за пожара почти не было народа. Елена оказалась великолепной наездницей. Обогнув угол, он заметил отблески пляшущего пламени на ее раскрасневшихся щеках и полураскрытых губах, а потом они снова скакали по обезлюдевшим улицам. Когда они въехали на причал, Жан понял, что пожар не случаен, что это организованная кем-то попытка уничтожить его пшеницу.

Группы людей с ведрами лили воду на соседние здания, а две цепочки людей передавали ведра от залива к горящему зданию. Около причала работала помпа одного пожарного экипажа, другой находился на улице за складом, однако Жан сразу увидел, что пожар потушить не удастся.