Матрица смерти - Джонатан Эйклифф

— Когда вы будете готовы, — сказал он, — Дункан опять пришлет вас ко мне. Я познакомлю вас с материалами, о которых даже он не знает. Вряд ли это произойдет через год, может быть, это случится через десять лет, не знаю. Но будьте уверены, это время придет. Ну, а теперь, — он взглянул на часы возле двери, — позвольте показать вам наш маленький храм.

Храм этот оказался крошечным помещением с низким потолком, высеченным в скале. Он находился под полом подвала д'Эрвиля. Хотя сам по себе дом был прохладным, спустившись по лестнице в храм, я почувствовал, как меня сковал древний, неземной холод.

Д'Эрвиль включил висевшую над головой лампу, пролившую безрадостный желтый свет на голую скалу. Холод, казалось, усилился, еще острее проник под кожу. На одной стене в скале была высечена высокая фигура барана с солнечным диском между рогами. У ног его стоял человек над простертой фигурой жертвы. На полу, прямо под изваянием, лежал грубый каменный блок, возможно, отрубленный от той самой скалы, из которой высекли храм.

Я стоял, дрожа и чувствуя, как на меня волна за волной накатывает сильная депрессия. Смерть Катрионы вспомнилась мне так живо, как будто она случилась только вчера. Тем временем маленькое помещение наполнялось другими темными воспоминаниями, уродливыми и безжалостными, как если бы страх и отвращение, и жестокость глубокой древности были собраны в одном месте. Я почувствовал, что меня охватывает еще одно чувство — убежденность в том, что возле меня находится абсолютное зло, что-то, более темное и древнее, чем сама земля.

Я посмотрел на д'Эрвиля, пристально за мной наблюдавшего.

— Вы чувствуете это? — спросил он.

— Это... ужасно, — ответил я. — Мне кажется, меня сейчас вытошнит.

— Тогда вернемся, — предложил он. — Вы, значит, пока не готовы.

В подвале д'Эрвиль закрыл люк, служивший входом в храм.

— Вы еще вернетесь сюда, — сказал он. — Когда станете сильнее, вы поймете больше. То, что переполняло вас сегодня, было эмоциями жертв, когда-то здесь умерших. Помещение наполнено их болью, и если вы настраиваетесь на эту волну, она вас захлестывает. Но со временем вы узнаете, что тут сокрыты и другие ощущения. Когда станете старше и мудрее, вы сможете их почувствовать. Ощущения мастерства, глубокой радости.

Мы поднялись наверх, в комнату с видом на море.

— Что конкретно вы чувствовали? — спросил д'Эрвиль. — Вам будет легче, если вы это проанализируете.

Я рассказал ему, как умел: то, что я пережил, было так трудно выразить словами.

— Самое ужасное было в начале, — сказал я. — Я вспомнил кое-кого, кого знал, но кто умер, и я как будто заново пережил ее смерть. Все так свежо, словно случилось только вчера.

— Это обычное явление, — заметил он. — Комната отыскивает самые горькие моменты в нашей жизни, восстанавливает их и посылает тогдашние ощущения в мозг. Первая ступень в преодолении этого — приобретение контроля над своими чувствами, — он помолчал. — Человек, о котором вы упомянули, вероятно, Катриона?

— Да. Как вы узнали?

— Дункан рассказал мне о ней, о том, как тяжело на вас подействовала ее смерть. Мне очень жаль. Дункан говорит, что она была очень красива.

— Да, — ответил я. — И к тому же добра и забавна. Я по ней страшно тоскую.

— Это естественно. У вас при себе есть ее фотография?

Я вынул из кармана фотографию и протянул ему. Взяв ее, он улыбнулся. Я заметил, что пальцем он проделал те же круговые движения, что и в свое время Дункан, как если бы он заключил в круг лицо Катрионы. Он тоже прошептал какие-то слова.

— Это единственная фотография, которая у вас есть? — спросил он.

Я покачал головой.

— Нет, у меня их несколько. Я редко на них смотрю. Но мне нравится, когда они рядом.

— Можно мне взять эту? Чтобы я всегда помнил о вашем горе.

Я помедлил. Я уже отдал Дункану снимок могилы Катрионы, так как считал его своим другом. Но д'Эрвиль практически незнакомец. С другой стороны, он любезно принял меня и приглашал снова посетить его. От него нельзя было отмахнуться.

— Хорошо, — решился я. — Если хотите.

— Очень хочу. Дункан говорил правду. Она необыкновенно красива. А в моем возрасте полезно вспоминать о красоте.

Я вскоре ушел. День клонился к вечеру, и солнце уже не так жгло. Воздух был еще теплым, но в ветерке, дувшем с моря, ощущалась свежесть. Голова моя была еще полна впечатлений и мыслей, от которых мне хотелось отвлечься. Поэтому я пошел по городским улицам, мимо кафе и магазинов. В конце бульвара я увидел вывеску главпочтамта и вспомнил, что попросил секретаря факультета в Эдинбурге, если им вздумается связаться со мной, направлять письма до востребования в Танжер.

Я долго простоял в очереди, которую, казалось, коварно заморозила марокканская бюрократическая машина. В конце концов, мне вручили небольшую пачку писем. Два из них были из университета — мне прислали формы, которые нужно было подписать; одно из Нового колледжа, сообщавшее, что в моих услугах как преподавателя на семинарах они больше не нуждаются. Последнее — от Генриетты Гиллеспи.

Неподалеку от почты был бар. Я зашел туда, сделал заказ и стал читать письмо Генриетты. Оно было написано мелким почерком, торопливо и несколько небрежно, что было на нее непохоже, как будто писавшую подгоняли недостаток времени или тревога.

"Ян болен,— писала она. — Он попросил меня написать Вам, хотя это и нелегко. Последняя наша встреча была не слишком веселой, не так ли? Быть может, следующая будет удачней. Не знаю. Я вообще не знаю, встретился ли мы снова. И я думаю... я боюсь, что Ян умирает.

Он заболел через несколько дней после того, как навестил Вас. Сначала это напоминало простуду. Но он никак не мог от нее избавиться. Спустя несколько недель у него поднялась температура. Она держалась более десяти дней. Потом он вроде бы выздоровел и пошел на работу, а в начале июня стал раздражительным, поведение его совершенно изменилось. Он стал холоден ко мне, чего раньше никогда не случалось. Болезнь вернулась — и в более тяжелой форме. У него постоянные головные боли.

Врачи не понимают, в чем дело. Симптомы не похожи на то, с чем они до сих пор сталкивались, анализы ничего не показывают, лекарства не действуют. Он несколько раз ложился в больницу, но без результата.

Иногда температура спадает, и на день-другой у него наступает просветление. Потом возобновляются головные боли, а с ними— и галлюцинации. Они очень напоминают те, что мучили вас в прошлом году. Вчера он сказал мне, что видел во сне человека в капюшоне на длинной темной улице и слышал много голосов.