На короткой волне - Александра Анисимова

А я, не слушая, смотрела не отрываясь на потрепанную, простреленную русскую шинель.

- Откуда? - спросила я, указывая на шинель.

- О-о-о! - Итальянец закивал головой. - Шпиталь... Рус камрад... Шпиталь... - Он опять закивал головой и, раздвигая кусты, побежал вверх.

Я спустилась в бункер, разбудила партизан. Пока я рассказывала о происшедшей встрече, они уже были одеты. Майор, Людвик, я и еще двое партизан побежали вслед за итальянцем. Мы пробирались меж кустов и деревьев, затаив дыхание, держа наготове автоматы и ружья.

Увидев нас, итальянец остановился. Партизаны окружили его. На путаном немецко-итальянском языке итальянец объяснил, что он военнопленный, работает на лесозаготовках. Хотел сократить путь из лагеря в лес и пошел напрямик. Но заблудился. Партизаны стояли в нерешительности. Ведь это единственный человек, видевший нас здесь. А вдруг он специально подослан? Итальянец убеждал нас, быстро жестикулируя:

- Я ничего не видел... Я ничего не видел... Отпустите меня... В Италии дома - мама, старая мама... Двое детей... Двое маленьких детей... Я ничего не видел... Отпустите... Я ничего не видел...

Он прикладывал руки к груди, так просяще смотрел на всех, что нам стало не по себе.

- Ну, ладно! Иди... только быстро! - сказал Людвик. - И смотри!

- Спа-си-ба! - зачем-то сказал итальянец по-русски, поклонился, подхватил полы шинели и побежал по тропинке. Бежал он тяжело. Партизаны стояли и молча смотрели ему вслед. У поворота итальянец обернулся, махнул рукой и скрылся из виду.

- Ну что ж, посмотрим, что будет... - вздохнув, сказал Людвик.

Конечно, никто не считал меня виновной в этой встрече, но все-таки мне было неспокойно. Когда мы спускались под гору, майор шепнул:

- Не вешай нос!

После его слов стало немного легче. Но долго еще партизаны опасались последствий этой встречи. И меня не покидала постоянная тревога.

- Больше двух недель они не стали бы ждать, - усмехнулся как-то Людвик, имея в виду полицию и немцев. - Видно, итальянец правду сказал.

Наши разведчики и партизаны регулярно добывали сведения, которые были так нужны командованию. Каждый день, едва я касалась пальцами черной маленькой головки ключа "клопика", все замирало в бункере. Вот когда пригодились долгие часы тренировок в школе. Быстрые, едва заметные движения руки - и за сотни километров от Бренны на короткой волне летят в эфир позывные, сердечный привет родной стране из глухого подземелья Бескид. Мигает желтым глазком индикаторная лампочка, подтверждая текст шифрованной радиограммы: "В город Бельско прибыли из города Бреславль три дивизии СС численностью 44 тысячи, сформированные из добровольцев. Национальный состав: немцы, украинцы, чехи. Направляются на русский фронт. В городе Тешине находится дивизия юнггитлеровцев № 262-Б.

Отдельные дивизионы ПВО Елесня, юго-восточнее 10 километров Живец один дивизион 126, северо-западнее Бельска 20 километров дивизион 121 РАД, 4 километра севернее Освенцим тяжелая артиллерия 1 дивизион 123 РАД. Прибыли из города Ганновер..."

Чтобы немцы не могли запеленговать радиостанцию, я передавала сведения в разное время. Всегда наготове, упакованная в сумку, лежала рация. Теперь уже немыслимой казалась нам жизнь без разговора с Москвой, без сводок Совинформбюро.

- Ты не бойся, Ася, - говорили мне партизаны, - если что случится, мы тебя защитим. Надейся на нас.

- Надеюсь, - отвечала я. А про себя уже давно решила в плен живой не сдаваться. Если придет такая минута, - последний выстрел в висок.

Поздним октябрьским вечером пришли к нам в бункер Юзеф, Карел и Юрек. Вероятно, они еще раньше договорились об этом, потому что ни майор, ни Людвик не удивились их приходу. Спустя несколько дней я спросила майора, почему же они оставили нас тогда одних? Майор махнул рукой:

- Да ну их! Помнишь, "кукурузник" летал над нами?

И я вспомнила, что однажды над лесом кружил учебный немецкий самолет, а Юзеф и Карел все поглядывали на него и тихо о чем-то перешептывались.

- Ну и что?

- Они решили, что тебя запеленговали, испугались облавы.

- И решили бросить нас?

- Так говорят. А я лично этому не верю. По-моему, что-то другое у них на уме.

- Зачем же они опять пришли?

- Кто их знает! Это все Юзеф крутит... Ничего, Ася. Может быть, фронт скоро двинется.

А фронт не двигался вот уже третий месяц. Так и не удалось нам нигде в округе отыскать следы разведчиков, прыгавших вместе с нами. Где они сейчас?

Иногда к нам в бункер приходит жена Юзефа - женщина лет тридцати, худощавая, симпатичная, черноволосая. Она рассказывает партизанам деревенские новости и как-то очень хорошо, ласково смеется. Юзеф ухаживает за ней и напоминает в это время провинившегося школьника. Карел молча посматривает на них. Шестеро детей - самому старшему двенадцать лет - вот что ждет его дома. А жену замучили немцы, недавно, полгода тому назад. Иногда ему кажется, что прошла уже целая вечность темных, бессонных ночей. Он нес на плечах раненого Юрека, когда услыхал ее крик. Остановившись на опушке леса, Карел видел издали, как немцы волокли ее от дома на веревке, слышал плач детей, а Юрек в беспамятстве стонал у него на руках.

Желтые листья буков покрыли склоны гор, лес оголился, стал чужим, неприглядным. Тише, приглушеннее звучали голоса партизан в бункере. Я заболела и пролежала целый день. Вечером, собираясь с партизанами на выпад, майор сказал:

- Нужно кому-нибудь остаться с Асей.

- Может быть, ты, Людвик, не пойдешь сегодня? - спросил Юзеф.

- Я останусь, - не дав ответить Людвику, сказал Юрек.

Партизаны ушли. Юрек приготовил ужин, заправил постели, подмел пол. Прикрыв глаза, я наблюдала за ним. Удивительно черны были его глаза, брови, волосы, а лицо - белое. Особенно интересно выражение лица: делает все, словно не думая. Вернее, думает, только о чем-то своем, далеком, будто видит его сквозь черную толщу земли за стеной бункера. Справившись с делами, Юрек подошел ко мне.

- Ася, как ты себя чувствуешь?

- Хорошо.

- Ася...

- Что, Юрек, говори!

- Ася, расскажи... какая она - Москва?

- Москва?

Я хотела рассказать ему о театре Красной Армии, о Красной площади... О том, как накануне 22 июня 1941 года мы с сестрой катались на катере по Москве-реке и город - шумный, нарядный, самый любимый на земле - смотрел на нас ярко освещенными окнами домов.

- Москва... - повторила я, и вспомнились зарева пожаров на предрассветном небе, пустынные дворы, фанера в окнах, иней на стенах нетопленых комнат, мешки с песком, уложенные в баррикады, и оставленный посреди улицы узкий проход для трамвая.

Может быть, он понял, что мне трудно ответить на его вопрос, и сказал:

- Ну ладно, Ася. Я сам все узнаю... Когда придет Красная Армия, я поеду с вами в Москву. Пойду по Красной площади, схожу в Мавзолей, увижу Ленина. Я мечтаю об этом с тех пор, как вы здесь появились... Скажи, Ася, это может быть?..