Расчет вслепую - Сэм Льювеллин

Я не знал, смогу ли проделать работу в полной темноте, но это оказалось проще, чем я думал. Детальные чертежи руля возникли в моем сознании как на экране, и пальцы уверенно действовали на ощупь. А так как из-за сломанного киля яхта лежала на тросах достаточно низко, работать было удобно. Я положил болты в карман и потянул за перо. Оно вышло легко. Затаив дыхание, я направил фонарь на эксцентрики и включил свет.

На месте предусмотренных проектом титановых болтов зияли две дырки. По бокам отверстий осталось несколько алюминиевых крошек — явно от алюминиевых болтов, замененных кем-то, кто хотел, чтобы «Эстет» потерпел аварию. Кем-то, кто убил Хьюго и Генри.

Несколько секунд я был совершенно поглощен созерцанием этих маленьких серых кусочков металла, и слабые ночные звуки верфи не доходили до моего сознания. Я вытащил из мешка медный хронометр, принесенный с «Наутилуса». Это был славный прибор, построенный как навигационный инструмент, а не как часы. Я прикрепил его к рулю, вынул из футляра фотоаппарат, затем накрыл себя, руль и аппарат черным полиэтиленом и как смог навел фокус. Пока я все это проделывал, я думал: ну, Неллиган, посмотрим, можно ли будет подозревать меня в убийстве после того, как я зафиксирую свою собственную диверсию.

Палец нажал на кнопку спуска, и вспышка взорвалась мгновенным ярким светом. В тот же миг за полиэтилен сильно дернули и что-то ударило меня по затылку; казалось, в глазах вновь вспыхнул свет, и он соединился с внезапной страшной болью у основания затылка. Из белого свет стал красным, раздался грохот. Рук у меня больше не существовало, как и ног, лицом меня волокли по песку. В голове еще удерживались две мысли. Одна — что кто-то ударил меня сзади, очень сильно. Другая — что я был идиотом, исключив из своих расчетов насилие. Я чувствовал вкус маслянистого песка. И последнее, что я помнил, — снова сильная боль, она оборвалась внезапной, без звезд темнотой.

Глава 16

Кто-то плескал водой мне в лицо. Сначала я подумал, что я дома, лежу в кровати и что отец убежал из своего крыла и вернулся к прежним проказам. Я сказал:

— Уйди, — и постарался отогнать его рукой.

Но рука оказалась странно тяжелой, я не мог ею пошевелить. И к тому же меня швыряло в разные стороны, и из-за этого координация была ни к черту. Я ничего не видел и подумал: это потому, что глаза зажмурены. Да, это так, я поднял веки. Не помогло, темнота осталась. Но появились другие ощущения.

Я понял, что в голове у меня гнездится ужасная, колющая боль, будто череп наполнен горячими камушками. Меня страшно, мучительно тошнило. И вместе с тошнотой я почувствовал холод. Содрогаясь, я вновь впал в кому.

Следующий возврат к реальности был столь же ужасен, хотя, кажется, все-таки наблюдалось некоторое улучшение. Я обнаружил, что могу шевелиться, приложить руку ко лбу. Лоб был мокрым, как и рука. Я лежал в шести дюймах воды, которая яростно плескалась из стороны в сторону. И теперь я различал бледные пятна над головой.

Постепенно я понял, что лежу в маленькой лодке. Пальцами исследовал борта. Я знал эти доски, я сам их чинил — «Наживка». Как я попал на борт «Наживки»? У меня не осталось никаких воспоминаний. И где она сейчас находилась? Потребовалось большое усилие, чтобы сесть прямо; тошнота вернулась. Но мысль о том, чтобы снова лечь в эту жижу из воды, масла, еще чего-то, была неприемлемой, я нашел компромиссное положение: опершись на банку, положив подбородок на край, я пытался убедить мучительный комок боли в моей голове дать мне возможность собраться с мыслями.

Дул ветер, я его чувствовал, и море тоже. Волны были большими. В темноте они походили на зловещие черные холмы, лодка кренилась, встречая их иногда бортом, иногда носом. Теперь я был прижат к банке, центр тяжести лодки находился почему-то выше. Я размышлял над этим, пока «Наживка» скользила по склону темной волны и поднималась на скат другой. Я увидел белый край, нависший над планширом[51], и дернулся вперед, чтобы не дать лодке перевернуться. Резкое движение опять вызвало тошноту. Когда приступ закончился, я стал шарить на корме в поисках весел. Если удалось бы держать лодку носом на волну, было бы здорово. Но весел не оказалось.

Я сделал еще одну попытку. По-видимому, все-таки плохо работали мои мозги. Весла «Наживки» должны, как и на любой шлюпке, находиться под банкой, если не в уключинах. А я сперва почему-то искал на корме. Теперь я облазил на коленях всю лодку. Нет, весел определенно не было.

Я и раньше дрожал, но теперь я начал трястись по-настоящему. Наконец меня осенило, что я нахожусь не в прибрежных водах. Каким-то образом «Наживка» вместе со мной прошла значительный путь в сторону Ла-Манша, похоже, под воздействием сильного ветра. Я был беспомощен, как котенок, посаженный в коробку из-под обуви. Я вцепился в борта, меня охватила паника. Следующая волна обрушилась, наполовину наполнив лодку водой, и когда она дошла мне до пояса, я судорожно сглотнул. Но, по мере того как вода прибывала, ужас оставил меня. Кое-что в этом положении можно было сделать. Первое — повернуть лодку носом на волну.

Поискав за носовой банкой, я нащупал фалинь и облегченно вздохнул. Фалинь имел длину тридцать футов. То, что надо. Я снял фуфайку, презрев ледяной холод, обрушившийся на меня сквозь мокрую тенниску.

— Морской якорь, — сказал я сам себе, стащил тенниску и вновь натянул фуфайку.

— Шерсть поближе к телу, — пробормотал я. — Всегда надевай шерсть на тело. Когда шерсть мокрая, она дает тепло. Мокрая, когда теплая, теплая, когда мокрая.

Продолжая бессмысленно бормотать, я затянул рукава тенниски узлом, привязал к ней конец фалиня и стал вытравливать за борт.

Почувствовалось, что движение шлюпки слабо, очень слабо замедлилось, но лодка все еще оставалась неподатливой; вода в ней не давала остановить вращение. Пришлось снять ботинок и начать вычерпывать воду.

Ветер усилился, возможно до шести баллов, и вспененная влага то и дело попадала в шлюпку. Я черпал сто раз левой рукой, затем сто раз правой и снова повторял. Я менял руки десятки раз. Я чувствовал, как по спине струился пот. Горячая металлическая лента охватывала лоб, и я слышал, как кто-то разговаривает. Это говорил я сам, я почти был в этом уверен, но, впрочем, кто знает... Сознание мое было неотчетливым.

Измучившись, я сел на банку, лицом вперед, и смотрел в темноту. Ветер выл над гребнями волн, разбивался об меня, прежде чем унестись в ночь за кормой.

В сознании моем запечатлелись два несомненных факта: первое — что я должен продолжать черпать воду, и второе — что я скоро умру. Через какое-то время руки свела судорога, я испытывал безумную жажду. Из-за этого смерть уже не казалась такой страшной. Но я напрягся, встал и продолжил черпать воду, пока опять не отключился.

Я видел отца и мать, они спрашивали (мне было пять лет), почему я отправился в море при ветре, дующем с берега, без весел. Когда я ответил, что не знаю, они улыбнулись и исчезли в темноте. После них возник Хьюго. Губы его шевелились, но слов не было слышно. Он просто покачал головой и ушел с расстроенным видом. Это опечалило меня, и я заплакал. Затем совсем близко от моего лица обрисовался загорелый облик Ричарда Митчелла, моего тренера на Олимпийских играх. Ричард сказал, чтобы я считал движения рук с черпальным ботинком — должно выходить одно движение в секунду. После того как Митчелл, видимо, исполнил свой долг, меня посетила группа моих клиентов, которые просили построить океанский лайнер под парусами. Я начал читать им лекцию. Салли тоже оказалась среди них, подбадривая меня улыбкой. А также Эми Чарлтон, Фрэнк Миллстоун, и Арчер, и Эд Бейс, и Гектор Поллит, и Джонни Форсайт. Некоторое время все они слушали, потом на цыпочках обошли меня, шагая в ногу, как сорок разбойников Али-Бабы в пантомиме. Каждый нес огромный титановый болт. Я не оглядывался, ибо знал, что они собираются ударить меня по голове. Я закричал, чтобы они не делали этого, и теперь уже темнота поглотила меня.

Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне вернулось сознание. Теперь я чувствовал себя лучше. Я знал, что у меня серьезное сотрясение. Я знал, что у меня лихорадка, так как испытывал то сухой жар, то озноб. Но когда я напряг глаза, вглядываясь в даль за кормой, у меня появился крошечный намек на надежду, поскольку там, где, возможно, находился восточный горизонт, показалась узкая более светлая полоска. Должно быть, близился рассвет. Улыбаясь этому проблеску света, я продолжал черпать. Через некоторое время сознание вновь начало мутиться. Я стал черпать медленнее. Плохо помню, как я соскользнул в воду, она дошла мне до шеи, и я с удовольствием погрузил в нее лицо.

Я подумал, что в самом деле попал на Небеса. В ушах раздавался рев, мне казалось, что я плыву, затем поднимаюсь и лечу. Я попытался открыть глаза, но вновь закрыл из-за яркого света. А потом почувствовал сильный запах рыбы. Это странно. Я как-то никогда не представлял, что в Горних высях[52] водится рыба, хотя должна бы она быть в Зеркальном море[53]... А после настал глубокий оздоровляющий отдых на чем-то упругом, теплом и сухом.