На руинах - Галина Тер-Микаэлян

Вопреки ожиданию Алексея Самсонов остался серьезным.

– А знаете, – каким-то странно мечтательным тоном сказал он, – иметь жену и детей – действительно, большое счастье.

– Если так думаете, то почему сами в холостых ходите? – шутливо спросил Алексей и внезапно заметил, что клиент его дрожит, а лицо в зеркале побледнело.

– Я женился очень рано, у меня все это было – любимая женщина, дети, интересная работа. И все это у меня отняли, все! У меня не осталось даже имени – я живу по чужому паспорту.

– По чужому, – неопределенно произнес парикмахер и неожиданно признался: – А ведь знаете, я такое за вами подозревал, даже точно знал, можно сказать.

– Знали? Откуда? – плечи Самсонова напряглись.

Алексей не стал скрывать правду.

– Вы помните, как в первый раз ко мне приходили? Забыли тогда бумажник? Я его взял, бежать за вами хотел, а у меня из рук вдруг вырвалось – все посыпалось на пол. Ну, я и… когда подбирал в паспорт взглянул, извините уж за любопытство, а там год рождения. Я ведь, не хвалясь, вам скажу: возраст клиента по волосу точно могу определить. Поэтому сразу понял, что что-то тут неладно. Конечно, могли и в паспортном столе ошибиться, всяко бывает. Вы ведь, если по-настоящему, то где-то с пятидесятого или с пятьдесят первого, да?

– С пятьдесят первого, – поникнув головой, тихо обронил Самсонов.

– Голову держите ровно, не опускайте. Так вы мой, стало быть, ровесник. Но как же так вышло, что у вас все отняли? – он сразу же спохватился. – Нет, вы мне, конечно, не обязаны рассказывать, если не хотите.

– Ценю вашу деликатность, но теперь уже можно. Не думайте, что я преступник и скрываюсь – меня принудили к этой жизни. Так вышло, что я неожиданно для себя самого оказался втянутым в борьбу сильных мира сего – случайно узнал, что ценнейшая коллекция картин, которую в восемнадцатом веке русский купец Соловьев передал в дар церкви, была преступным образом вывезена из СССР и продана. Человек, который по наивности своей попытался добиться правды и разоблачить преступников, был убит, а мне, свидетелю, предложили исчезнуть и жить под его именем. Хотя, точнее сказать, не предложили – у меня не было выбора. Это все произошло в конце семьдесят девятого, почти шесть лет назад, но даже после того, как умер Брежнев, сняли с поста замминистра его зятя Чурбанова, а тогдашний глава МВД Щелоков застрелился, я все равно боялся – не за себя, за своих близких. Боялся даже узнать, что с ними, как они живут. Но теперь началась перестройка, – голос клиента неожиданно зазвучал возбужденно и страстно, – я верю Горбачеву, я верю, что в стране началась новая жизнь! Прошлого все равно не вернуть, но я безумно хочу к жене и детям, у меня нет в жизни ничего дороже них.

– Вот, как бывает, даже и не поверишь, что такие вещи взаправду случаются! – Алексей покачал головой и осторожно добавил: – Но только ведь вы уже сколько семью не видели – шесть лет? Лучше бы сначала написать или, может, позвонить. Потому что ведь шесть лет…

– Нет! – Самсонов так резко мотнул головой, что Алексей едва успел отдернуть ножницы, чтобы его не уколоть. – Не буду ни писать, ни звонить. Сегодня утром я написал заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию и вечером уезжаю в Москву – к ним. Что бы ни случилось, но меня уже больше никто и никогда не сможет разлучить с моей семьей. Не знаю пока, правда, как я стану им объяснять, что скажу, но…

– Да скажите правду, что еще говорить? Тут ведь нет ничего стыдного, вы же не к другой женщине сбежали.

– Поверит ли Халида правде, как вы считаете?

– Халида! Какое имя красивое у вашей жены! Должна поверить, почему же нет? В крайнем случае, так вы ведь у нас в городе шесть лет почти прожили, работаете хорошо – даже в областной газете про наш музей Ленина писали. Так что если надо, все подтвердят, и я первый.

– Знаете, я мог бы обратиться с заявлением в прессу и рассказать о своей судьбе. Меня сочли бы жертвой застойного времени, мне бы сочувствовали, может быть, пели бы дифирамбы, как бывшим диссидентам. Но я хочу, чтобы моя Халида мне поверила без всяких заявлений и подтверждений, ведь мы никогда друг другу не лгали. Дети вот только… Хотя они уже почти взрослые и тоже имеют право знать правду.

Закончив стрижку, Алексей тщательно протер напудренной ваткой лицо и шею Самсонова, снял мелкие волоски.

– Вот вы и готовы, пусть жена полюбуется, как мастер Тихомиров все эти годы вас стриг.

Расплатившись с Алексеем, клиент на прощание стиснул ему руку.

– Спасибо, – сказал он, глядя на мастера сияющими глазами, – спасибо за все и прощайте!

– В столице будете волосы подравнивать – обязательно идите к хорошему мастеру и скажите, чтобы форму сохранял, – наставлял его Алексей, провожая до двери, – а случится снова быть у нас в городе – милости просим подстригаться, и жену приводите.

– Обязательно, – рассмеялся Самсонов, – не знаю, правда, как и когда это случится, но надеюсь, что мы непременно встретимся.

Они встретились через неделю. Около девяти вечера в дверь квартиры Алексея позвонили, и он оторопел, увидев на пороге клиента, которого уже считал бывшим.

– Я к вам без записи – примете или прогоните?

На лице Самсонова играла кривая усмешка, и заметно было, что он сильно пьян. Алексей чуть отступил, пропуская гостя.

– Заходите, садитесь, нам бы с вами сейчас чайку выпить, а? Я как раз чайник поставил, сейчас закипит.

По дороге на кухню он позвонил приятельнице, с которой собирался провести вечер, и сказал, что сегодня ничего не получится – появилось срочное дело. Глядя прямо перед собой мутными глазами, Самсонов сделал два глотка крепкого цейлонского чаю, потом неожиданно со стуком поставил чашку на блюдце.

– Вам ведь, конечно, интересно узнать, как произошла моя встреча с семьей, – странным бесцветным голосом проговорил он. – Так вот, не было никакой встречи, для них я, оказывается, давно мертв. На кладбище стоит крест с моим именем. Мой сын, которого я в последний раз видел десятилетним мальчиком, меня не узнал, мои дочери меня забыли, моя жена, женщина, которую я любил больше жизни и света белого, вышла замуж.

– Боже мой! – ахнул Алексей. – Да как же так? И вы им ничего не сказали?

– Оказывается, она была беременна, когда мы расстались, потом родила близнецов – мальчиков. Моих сыновей! Но они считают своим отцом ее второго мужа. Он хороший человек, я всегда любил его, как отца. Я и сейчас его люблю, я не могу на него сердиться. И на нее тоже, но… но мне больно. Больно!

– Но старшие дети-то? Они ведь вас помнят, обрадуются, если узнают, что вы живы! Почему вы им-то не сказались? Дети-то ваши, что бы там ни случилось. И вам было бы полегче, чем одному такую боль терпеть.

Самсонов помотал головой.

– Халиде будет еще больней, если я вернусь. Она уже пережила этот ужас и успокоилась, а теперь опять станет метаться. Нет, ради нее я готов остаться мертвым.

– Я бы на вашем месте объявился бы, не выдержал, – со вздохом сказал Алексей, – а вот бабушка моя, наверное, как и вы бы рассудила. Она, знаете, верующая была, моя баба Дося. Не то, чтобы там иконы, молитвы, как иные бабушки, – она в душе своей бога хранила и редчайшего сердца человек была.

Поднявшись, Самсонов слегка покачнулся, шагнул к портрету Доси с метелочкой и встал рядом, пристально вглядываясь в прекрасное юное лицо.

– Да, – голос его внезапно охрип, – она соткана из света. Как и Халида, – из груди его вырвалось рыдание. Он весь поник, закрыв лицо ладонями, но внезапно резко вскинул голову, и руки его упали, а взгляд загорелся: – Все, нужно с этим покончить, иначе мне не жить! Я должен стереть все воспоминания из своей памяти и стать другим человеком. Другим, слышите? И жизнь моя тоже станет другой.

– Вот и хорошо, – ласково проговорил Алексей. – Нынче я вас уже не отпущу, у меня переночуете, а с завтрашнего дня начнете новую жизнь. Сейчас чай допивайте, давайте, и я вас спать уложу – вам отдохнуть нужно и сил набраться.

Самсонов провел ночь на кровати, где прежде спала Феодосия Федоровна, а утром ушел рано, не попрощавшись. На рассвете Алексей сквозь сон услышал, как тихо стукнула входная дверь, а когда он, отряхнув остатки сна, поднялся и заглянул к гостю, того уже не было. Кровать оказалась аккуратно застланной, на столике возле зеркала лежала нацарапанная неровным почерком записка: «Спасибо за все».

Шли месяцы, минул год, другой – Самсонов не давал о себе знать, и Алексей начал понемногу забывать о своем странном клиенте. Весной восемьдесят девятого, когда младший брат Коля учился на пятом курсе, их отец, Прокоп Тихомиров неожиданно заболел. С головой его творилось что-то странное – он путался в событиях и порою забывал самые обычные вещи. Алексей с матерью отвезли больного в Воронеж к известному невропатологу Беленькому, но тот ничем не смог их утешить, лишь сказал Ирине:

– Могу только сказать, что по всем признакам ваш муж страдает болезнью Альцгеймера – возможно, вы слышали о старческом слабоумии, которое поражает некоторых людей?