Доктора флота - Евсей Баренбойм

Вернулись точно по расписанию и начали торопливо готовиться в увольнение. За взводным утюгом длинная очередь, к зеркалам в умывальнике и в рундучную тоже. Из репродуктора разносится веселый голос Утесова:

Брось ты хмуриться сурово,Всюду видеть тьму…

Яркое солнце пробивается даже в окна наполовину расположенных под землей кубриков. Без десяти двенадцать прозвучала странная дудка:

— Отставить увольнение! Построиться на обед!

На камбузе ели неохотно, строя догадки о причинах отмены увольнения. Неожиданно в столовую вбежал старший лейтенант Акопян. Крикнул громко, слегка задыхаясь:

— Война, товарищи. Молотов выступает.

Миша обомлел. Вчера вечером он сидел в ленкаюте, читал газеты. Ничто в них не говорило о близкой войне. Они писали о торжествах в Марийской ССР, о медицинском обслуживании в Молдавии, сообщали о человекообразной обезьяне Чарли, о продаже санаторных путевок в Одессу, Хосту, Друскининкай… И на фронтах не было ничего нового. Информационные агентства сообщали об английском наступлении на Дамаск, о бомбардировке Бреста и Гавра. В коротких заметках рассказывались подробности о последних боях в Ливии, о прибытии в Каир представителя Рузвельта — Гарримана. И все. Еще подумал: «Лето. Затишье во всем». И вдруг — война.

Ребята повскакивали со своих мест, и, не дожидаясь команды, выскочили на улицу.

Каждый день после занятий курсанты рыли щели. Все свободные участки земли в академическом саду были изрыты узкими, как ходы сообщения, щелями. Изнутри их обивали досками, вдоль стен ставили скамейки, а сверху накрывали одним слоем тонких бревен и присыпали жидким пластом земли. Такие щели могли защитить только от осколков. Курсанты были убеждены, что трудятся впустую. Не прятаться же они собираются от противника и отсиживаться в щелях, а воевать лицом к лицу. Уже человек сорок на курсе подали рапорта с просьбой отправить на фронт. Рассказывали, что начальника Академии завалили рапортами преподаватели и слушатели. Но он, не читая, приказал заместителю по строевой части полковнику Дмитриеву написать на каждом только одно слово: «Отказать».

Старший лейтенант Акопян тоже подал рапорт. Он не сомневался, что война будет короткой, победной и что нужно спешить попасть на фронт. На днях он прочел в газете выступление известного немецкого писателя Вилли Бределя: «Тысячи солдат германской армии задают себе вопрос: «Против кого мы должны сражаться? По чьему приказу мы должны идти против Красной Армии Советского Союза?» Мысли Бределя полностью совпадали с его собственными. Брожение в немецкой армии могло начаться со дня на день. Старший лейтенант Акопян был честолюбив. Он мечтал о почестях, о наградах. Конечно, жаль, что он не успел попасть домой в отпуск, повидать маму, младшего брата Саркиса, сестренок. Ничего, он еще приедет в свой родной Дилижан после войны, пройдет под окнами Вартуи. Пусть пожалеет, что променяла его на эту усатую крысу Армена. Только из-за нее он холост в тридцать один год. «Я должен быть майором, должен иметь много орденов, — подумал он, заканчивая бриться и протирая кожу одеколоном. — Пусть увидит и пожалеет».

Алексей Сикорский, Паша Щекин и самый недисциплинированный курсант их отделения Юрка Гурович тоже подали рапорта.

У Юрки грубая внешность — большой нос, толстые брови над чуть выпуклыми нагловатыми глазами, крупные лошадиные зубы. Он драчун, задира, ничего не боится. Во время культпохода в цирк увидел, как акробат вертит партнершу, держа в зубах канат.

— А что особенного? — сказал Юрка. — Я тоже могу.

В тот же вечер он привязал в кубрике ремень к двухпудовой гире, наклонился и поднял ее зубами, но почувствовал сильнейшую боль. Оказалось, что он сломал себе челюсти. Только в госпитале Юрка узнал, что у артистов есть специальные загубники. Получив свой рапорт обратно с резолюцией Дмитриева, Юрка сбежал. Дня через четыре старшего лейтенанта Акопяна вызвали в комендатуру для опознания задержанного без документов курсанта. Для острастки Юрку хотели предать суду военного трибунала, но, учитывая патриотические мотивы поступка, пожалели и ограничились гауптвахтой.

Капитан Анохин — он недавно стал капитаном — объявил Васятке, что его дополнительные занятия на кафедрах отменяются и он вместе со всеми переходит на второй курс. Васятка на радостях сплясал в коридоре какой-то дикий танец с выкриками и прыжками, а потом проспал пятнадцать часов кряду, пропустив и ужин, и вечернюю поверку. Он был так счастлив, что начисто забыл обо всем, даже о войне.

Пятого июля на рассвете курс подняли по боевой тревоге. Перед строем был зачитан приказ начальника Академии о сформировании из курсантов первого и второго курсов отдельного морского истребительного батальона. Командиром его назначался старый знакомый, полковник Дмитриев. Начальником штаба капитан Анохин. Комиссаром батальонный комиссар Маркушев.

После завтрака погрузились в машины, и колонна грузовиков тронулась. Куда везут батальон — никто не знал. Наиболее правдоподобным казалось то, что немцы выбросили авиационный десант вблизи Ленинграда и батальону вместе с другими частями приказано его уничтожить.

— Дадим фрицам по заднице, — сказал Юрка Гурович, сжимая в руке винтовку. Голос его показался Мише чересчур громким и возбужденным. — А что? Опыт кой-какой у нас есть. Вспомните наши ненаглядные Дубки. И Дмитриев с нами.

Миша посмотрел на Юрку. Серьезно он говорит или шутит? При чем тут Дубки, куда они только бегали, и настоящий десант?

Машины тихо, не сигналя, ехали по пустынным в этот ранний час улицам Ленинграда. Еще недавно шумный, по-летнему праздничный город притих, посуровел. Памятники были обложены мешками с песком, обиты досками, окна крест-накрест заклеены бумагой. У домов дежурили дворники в белых фартуках. Километров через сорок машины остановились на лесной дороге среди высоких сосен. Впереди, в просторной лощине, виднелись избы большой деревни.

— Батальон, выгружаюсь! — скомандовал Анохин. — Командиры рот к командиру батальона!

Алексей лежал на спине, на брошенной прямо на земляной пол охапке сена и смотрел на потолок. Почти над самой головой в крыше сарая была дыра, сквозь нее виднелся кусок тусклого рассветного неба и бледный размытый серп луны. Ему не спалось. Мысли одна другой тревожнее лезли в голову, лишали покоя. Рядом посапывали во сне товарищи, за стеной слышались размеренные шаги часового.

Уже больше двух недель их батальон стоял в деревне Мишелово. Никакого десанта в этих местах не оказалось, а бойцы особой морской бригады, сформированной из курсантов различных училищ, заняли позиции во втором эшелоне на стратегически важном направлении, С утра и до темноты занимались. Изучали пулеметы «Максим» и Дегтярева, тренировались в стрельбе по мишеням, в метании гранат, часто ходили в «секреты». Милое дело «секрет». Устроишься вдвоем с напарником на возвышенном месте в окопчике или ямке, замаскируешься ветками и наблюдаешь за дорогой. По утрам видишь, как всходит солнце. Оно медленно поднимается, освещая покрытые каплями росы листья кустарников, траву, лепестки полевых цветов и кажется, что они осыпаны кусочками битого зеркала. Тишина. Лежишь себе на спине, закинув руки за голову, и слушаешь, как стрекочут в высокой траве кузнечики, как жужжат вокруг стрекозы, вдыхаешь густой настой трав и кажется, будто и нет никакой войны. Ни немцев, ни бомбежек, ни беженцев, ни сводок информбюро.

В свободное время курсанты шли к пруду на окраине деревни. Пруд был мелкий, болотистый. Деревенские мальчишки тут же купали лошадей. Пашка Щекин и Васятка Петров отобрали у них двух коней и мокрые, в одних трусах, ускакали верхом в поле. Их не было полтора часа.

— Совсем дэти, — сердился Акопян. — Ни о чем нэ хотят думать. Ни враг для них нэт, ни война.

А потом приходил почтальон и приносил свежие газеты. В них писали, что «фашисты боятся советского штыка», что «лучшие дивизии рейха уже разбиты Красной Армией», что «захваченные врагом районы усеяны сотнями тысяч немецких трупов». В «Известиях» была нарисована карикатура Вл. Гальбы: Геббельс сидел на ассенизационной бочке и строчил грязным пером очередную ложь. Только на четвертой странице печатались сводки Совинформбюро. Они становились все тревожнее. Пали Псков, Луга, появилось Кингисеппское направление.

— Близко уже, сволочи, — сказал Пашка, внимательно прочитав сводку. — Не думал, что смогут зайти так далеко.

По ночам небо над Мишеловом содрогалось от гула десятков самолетов. Алексей выбегал из сарая и смотрел вверх, задрав голову. Самолеты шли с включенными бортовыми огнями. Они расчищали своим войскам дорогу на Ленинград.

Сын кадрового военного Алексей больше других ребят понимал, что затишье для их батальона вот-вот кончится. Что достаточно противнику прорвать линию фронта, как находящаяся во втором эшелоне курсантская бригада будет немедленно брошена в прорыв. Он понимал и то, что вооруженные устаревшими трехлинейными винтовками курсанты батальона, в котором не было ни одной противотанковой пушки, ни одного миномета и автомата, вряд ли смогут хоть ненадолго остановить поддерживаемого танками и авиацией врага. И от этих мыслей рождалось ощущение отчаяния, досады.