Шейн - Джек Шефер

— Может быть, — сказал Шейн мягко, и от этого мягкого голоса, как признался Эд Хауэлз, у него мурашки по всему телу побежали, — может быть, ты найдешь что сказать насчет содовой шипучки или свиней?

Рыжий Марлин сидел так тихо, как будто дыхнуть боялся. На лбу у него выступили бисеринки пота. Он боялся, может быть, первый раз в жизни, и все другие это видели, и он видел, что они видят, но ему было все равно. И никто из них не стал бы корить его за это.

А потом у них на глазах огонь, пылавший в Шейне, вроде как притих, а после совсем исчез. Как будто спрятался где-то у него внутри. Он забыл про всех этих, в салуне, повернулся к Крису, лежащему на полу без сознания, и тут прямо какая-то печаль, — сказал недоуменно Эд Хауэлз, — надвинулась и охватила его. Он наклонился, поднял распростертое тело на руки и отнес на свободный стол. Бережно уложил, только ноги свесились через край. Прошел к бару, взял тряпку, которой Уилл вечно стойку вытирал, вернулся к столу и заботливо обтер с лица кровь. Осторожно проверил сломанную руку, нащупал что-то и покивал сам себе.

И все это время никто и слова не сказал. Ни один из них не полез бы под руку этому человеку даже за годичный заработок. А он заговорил, и голос его долетел через все помещение до Рыжего Марлина.

— Отвези-ка ты его домой и наложи на руку лубки. И ухаживайте за ним как следует. В нем есть все задатки хорошего человека.

А потом снова, значит, забыл про них, повернулся к Крису и продолжал говорить, как будто обращаясь к этому бессильно лежащему человеку, который и слышать-то его не мог:

— У тебя только одна серьезная беда. Ты еще молодой. Но от этого время всегда вылечит…

Эта мысль причинила ему боль, он направился к дверям салуна и вышел в темноту.

Вот это рассказал Эд Хауэлз.

— И все дело, — закончил он, — не заняло и пяти минут. Может, тридцать секунд прошло с того момента как он схватил Криса, и до того, как Крис растянуло на полу без сознания. По-моему, опаснее человека, чем этот Шейн, я в жизни не видел. Это ж слава Богу, что он работает на Джо Старрета, а не на Флетчера.

Отец перевел торжествующий взгляд на Генри Шипстеда.

— Ну, так что, разбираюсь я в людях или ошибся, а?

Но прежде чем кто-то успел слово вставить, заговорила мать. Я удивился, потому что она была не в себе и голос у нее дрожал.

— А я бы не была так уверена в этом, Джо Старрет. Я думаю, ты совершил серьезную ошибку.

— Мэриан, что это в тебя вселилось?

— Да, ошибку! Посмотри, что ты наделал одним тем что уговорил его остаться здесь и позволил вмешаться в эту ссору с Флетчером!

Тут отец и сам начал раздражаться.

— Женщины таких вещей никогда не понимают Послушай-ка, Мэриан… С Крисом будет все в порядке Он молодой, здоровый… Как только рука срастется, он будет в такой же отличной форме, как и всегда.

— Ох, Джо, неужели ты не можешь понять, о чем я говорю? Я вовсе не имела в виду, что он сделал с Крисом. Я имела в виду, что ты сделал с Шейном!

8

На этот раз мать оказалась права. Шейн изменился Он пытался сохранить в отношениях с нами все, как было, и внешне вроде никакой разницы и не появилось. Но он утратил безмятежную ясность, которая просто изливалась из него летом. Он уже больше не сидел и не толковал с нами столько, сколько раньше. Его все грызло какое-то глубоко скрытое отчаяние.

Временами, когда оно мучило его сильнее всего, он слонялся туда-сюда и это, казалось, было единственное средство, которое его как-то утешало. Я часто видел, как он, думая, что никто на него не смотрит, проводил руками по жердям кораля, которые он сам приколотил, дергал столбы, которые сам вкопал, проверяя, хорошо ли держатся, прохаживался мимо сарая, поглядывая на торчащий сверху сеновал, или шагал туда, где высокая кукуруза была собрана в большие копны, погружал руки в мягкую землю, зачерпывал пригоршню и смотрел, как земля просыпается между пальцев.

Он стоял, облокотившись на ограду пастбища, и разглядывал наше маленькое стадо так, будто оно означало для него куда больше, чем просто кучка ленивых коров, откармливаемых на продажу. Иногда он тихонько свистел, и его конь, который теперь нагулял тело, так что стали видны все его достоинства, который теперь двигался со спокойной уверенностью и мощью, напоминавшей самого Шейна, прибегал рысью к ограде и начинал тыкаться в него носом.

Часто он исчезал из дому вечером, после ужина. Не раз после мытья посуды, когда мне удавалось проскользнуть мимо матери, я находил его далеко на пастбище наедине с конем. Он стоял, положив одну руку на изогнутую плавной аркой лошадиную шею, мягко почесывая коня за ушами, и смотрел куда-то за пределы нашего участка, туда, где последние лучи солнца, теперь уже не видного за хребтом, вспыхивали на дальних склонах гор, одевая вершины в сияющие шапки и оставляя в долине таинственные сумерки.

Какая-то часть уверенности, наполнявшей его, когда он только приехал, теперь исчезла. Он, казалось, чувствовал, что должен оправдываться, объяснять свои поступки, даже передо мной, мальчишкой, который хвостиком таскается за ним.

— А вы можете меня научить, — спрашивал я, — бросать человека так, как вы Криса бросили?

Он молчал так долго, что я думал, уже вообще не ответит.

— Таким вещам нельзя научиться, — сказал он наконец. — Ты это умеешь — и все… — А потом вдруг заговорил быстро-быстро, чуть ли не умоляющим тоном — я от него никогда такого не слышал: — Я пробовал. Ты ведь видел это, Боб, верно ведь? Я терпел, когда он на Меня наскакивал, я ему дал возможность уйти. Человек может сохранить самоуважение, даже не запихивая его кому-то в глотку. Ты ведь, конечно, видел это, Боб?

А я ничего не видел. То, что он пытался мне объяснить, я в тогдашнем возрасте понять просто не мог. Я даже не мог придумать, что ему сказать.

— Я дал ему возможность решить самому. Ему не надо было прыгать на меня второй раз. Он мог закончить это миром — и не ползая на брюхе. Мог, если бы был настоящим мужчиной. Разве ты не видишь, Боб?

Ничего я не видел. Но я сказал, что видел. Он был такой серьезный, ему так нужно было, чтобы я подтвердил. Прошло много, очень много времени, прежде чем я это увидел, тогда я уже сам стал мужчиной, но Шейн» не была рядом, чтобы я мог сказать ему об этом…

Я не знал наверняка, замечает ли отец и мать изменения в нем. Они об этом не разговаривали, во всяком случае, при мне. Но однажды, ближе к вечеру, я подслушал кое-что, и понял, что мать все знает.

Я примчался домой из школы, переоделся в старую одежду и собрался было поглядеть, что там поделывают отец с Шейном на кукурузном поле, как вдруг вспомнил про одну штучку, которая у меня несколько раз получалась. Мать была категорически против того, чтоб жевать что-нибудь между завтраком и обедом — или там обедом и ужином. Очень неразумный взгляд. А у меня все мысли вертелись вокруг ее печенья, которое она держала в жестяной коробке на полке возле печи. Она устроилась на веранде чистить картошку, ну, а я пробрался на зады дома, влез через окно в свою комнатку, а оттуда на цыпочках пробрался на кухню. И в тот момент, когда я потихоньку подсовывал под полку стул, я услышал, как она зовет Шейна.