Через Сибирь - Фритьоф Нансен

Есть много подтверждений передвижения русла реки именно таким образом, поскольку не только в местах существования утёсов правый (восточный) берег значительно выше левого (западного), но точно такую же ситуацию мы наблюдаем и ниже по течению, где нет никаких признаков сдвига земной коры и оба берега одинаковой формации. И я считаю, что единственным приемлемым объяснением этого факта является естественное отклонение русла реки вправо.

Ночи тут стали заметно темнее. Мы скоро достигнем 72° северной широты и окажемся намного южнее острова Диксон, расположенного на 731/2°.

Когда я около полуночи уже разделся и собирался лечь в постель, «Коррект» неожиданно задел дно. Сначала один раз, потом другой! Удары были довольно серьёзные, но на мель мы не сели.

Я вышел на палубу. Другие члены экспедиции тоже поспешили на воздух. Машины остановили, но глубина была никак не меньше 4 саженей. Значит, всё в порядке. Наверное, мы натолкнулись на совсем меленькую банку.

Вторник, 26 августа.

Через полчаса мы встали на якорь на глубине 8 саженей, чтобы дождаться утра. Фарватер тут не очень надёжный. Мы стояли напротив мыса Сопочная Карга на западном берегу реки. Там горели костры возле нескольких домов, в которых летом живут русские рыбаки.

Мы простояли всего ничего, когда пришёл капитан и объявил, что у нас скоро будут гости с берега. Пришлось нам всем вновь выбираться из постелей. В темноте к «Корректу» подошла лодка с семью-восемью русскими на борту. Среди них был чиновник, собиравший статистические данные о добыче здесь рыбы.

Кроме того, к нам пожаловали двое политических ссыльных — фабричный рабочий из Харькова и еврей из Екатеринославля, владевший там небольшой мельницей. Они оба были сосланы сюда в Сибирь в 1906 году после революции 1905 года. Нас пригласили в гости, и трое отправились на берег.

На берегу стояли три-четыре низеньких деревянных домика, но было так темно, что мы почти ничего не видели. Перед домиками горел костёр, на котором готовился ужин. По всему берегу лежали приготовленные для засолки рыбы бочки.

Здесь в первую очередь добывали омуля (Coregonus autumnalis Pall.) и рыбу помельче, в том числе и сельдь. Ловили тут сельди два вида, наиболее ценилась нельма[43], которая похожа на лосося, хотя у неё белое мясо и она значительно меньше.

Ссыльный фабричный рабочий не так давно поймал неводом пять белух[44], которые заходят в реку за омулем. Кожу белухи вырезают длинными широкими ремнями по длине туловища, солят в бочках и продают самоедам и юракам, которые используют её для изготовления оленьей упряжи и очень высоко ценят, так как она не деревенеет на морозе и необыкновенно прочная.

Интересно, что народ и здесь верит, что это киты гонят рыбу из моря к суше и загоняют в реку. Поэтому китов тут очень чтят и, если рыбы бывает мало, говорят, что это из-за отсутствия в море китов и белух.

В прежние времена китов здесь добывали очень много. В своей книге о Севере России Сидоров[45] пишет, что в 1859 году в устье Енисея добыли 25 небольших китов, множество белух, давших до 18 пудов (288 килограммов) сала.

Мы зашли в самую большую избушку. В ней жили восемь мужчин и двое женщин, одна из которых была дочерью рыбака. Спали вповалку на низких нарах. На столе в центре домика горела стеариновая свеча. Мужчины сидели вокруг стола. Одна из женщин высунула голову из-под тряпья с нар, чтобы посмотреть на вошедших.

Мне очень захотелось сфотографировать эту ночную сценку, и хозяева тут же выразили готовность зажечь побольше свеч. Но когда мы стали давать им денег, они ничего не взяли — сказали, что у них так не принято. Это для них было большой честью принимать нас в гостях, тем более если их фотографию напечатают в газете.

Разговаривал с нами в основном еврей. Он всё ещё не был совсем свободным человеком, хотя и отбыл уже свой тюремный срок. Но ему было по-прежнему запрещено уезжать из этой части Сибири, да и по самой Сибири он мог передвигаться только с разрешения властей. За что же его сослали? Кажется, у него в доме нашли революционные прокламации.

Когда же Лорис-Меликов спросил его, почему он не попал под амнистию в связи с юбилеем дома Романовых, он отвечал, что не всегда милосердие правящих распространяется на людей с принципами. Я так понял, что его подозревали в связях с анархистами. Сейчас он работал надсмотрщиком на рыбных промыслах у одного купца из Красноярска.

Когда мы вышли на берег из дома, к нам подошёл второй политический ссыльный и спросил, не зайдём ли мы и к нему. Избушка его была совсем маленькой, он жил там вместе с женщиной, которая занималась ведением домашнего хозяйства. Когда мы вошли, они сидела на лавке, очень похожая на полупустой мешок, и поздоровалась с нами.

Женщина была очень некрасива, не первой молодости и совершенно непривлекательна. Она была наверняка наполовину самоедка, но говорила по-русски очень хорошо и родом была из Гольчихи. Дама была так безобразно толста, что я подумал бы, что она в положении, если бы не её преклонный возраст и безобразная внешность. Скорее всего, она страдала водянкой, потому что вряд ли её толщина объяснялась лишь массами жира. Но впоследствии я видел очень много отвратительно толстых женщин в России, как русских, так и инородцев.

В крошечной горнице горела парафиновая лампа. Комната была настолько мала и с таким низким потолком, что нам пришлось стоять согнувшись рядом друг с другом, но всё было очень чисто и аккуратно. Кровать с пологом была застелена, над маленьким столом в углу висели иконы, плита с самоваром приткнулась в другом углу — за спиной служанки. В комнате было ещё много всяких мелочей.

Сам хозяин был здоровяком выше 6 футов ростом, с мужественным лицом, светлыми усами и голубыми глазами. Они были внимательными и добрыми, казалось, что временами они становились мечтательными и устремлёнными куда-то вдаль. У него был резко очерченный подбородок и большой нос. Лет ему было за тридцать. Казалось, что хозяин заполняет собой всё пространство домика, и я просто глаз не мог отвести от его освещённого лампой лица, когда они с Лорис-Меликовым сидели на табуретках и увлечённо беседовали.

Он отбыл ссылку и уже три года был свободен, но остался здесь, зимой и летом в полном одиночестве. Он должен был накопить денег для возвращения домой и зарабатывал себе на жизнь рыбалкой летом и охотой на песцов и горностаев зимой. Песцов он ловил капканами и силками, а также травил их с помощью стрихнина. Последней зимой он смог добыть 26 песцов и нескольких горностаев. Неплохая добыча, если учесть, что за каждого песца платили 30 рублей (60 крон).