Вся синева неба - Мелисса да Коста

ходу. Жоанна просто молча любуется пейзажем. Они пересекают улочки, останавливаются перед каменным домишком, где греется на солнце кот. Он разлегся во всю длину на коврике у двери и зевает, глядя на них.

Они уже возвращаются к стоянке. Деревня крошечная. Они обошли ее всю. Ни одного магазина, полный покой.

— Красиво, правда? — говорит Эмиль, еще раз окидывая взглядом пейзаж.

— Изумительно.

Сначала улыбка. Теперь это изумительно. Он чувствует, что Жоанна потихоньку просыпается.

Дойдя до парковки, они идут прямо к ручью и походной тропе, в сторону водопадов.

— Как твои ноги?

Жоанна не жалуется, но он видит, что ремешки сандалий натерли ей ноги до волдырей.

— Нормально.

— Если тебе больно…

— Мне не больно.

Дорога тенистая и совершенно тихая. Они идут вдоль ручья. Время от времени встречают туристов и обмениваются приветствиями, потом снова повисает тишина. Иногда они останавливаются, чтобы напиться или окунуть руки в воду и освежить затылки.

— Расскажи мне про Сен-Мало.

Он остановился на тропе, пока Жоанна спряталась за кустики, чтобы облегчиться. Она возвращается к нему своим спокойным шагом.

— О, там…

Она подходит к нему и надевает шляпу.

— Там ветрено. И слишком много народу летом.

— И все?

— Да. Все. Нет прелести тишины.

— Из-за толп?

— Да. Место утратило свою дикость.

— Ты никогда не хотела уехать?

— Нет. Я жила в деревушке под названием Сен-Сюльяк, в нескольких километрах от Сен-Мало. Жизнь там была хороша.

— Там было более дико?

— Да. Было спокойно.

Они потихоньку идут дальше.

— Ты всегда жила там?

— Да.

— Там и родилась?

— Да. Я родилась в школе.

— В школе, где ты работала?

— Да.

Эмиль удивленно улыбается.

— Правда?

— Да.

— Это необычно.

— Мой отец был сторожем в школе.

— Неужели?

— Да.

Утренней улыбки больше нет, вид у нее серьезный. Жаль, что она не улыбается.

— Значит, ты в каком-то смысле унаследовала его должность?

— Да. Когда он вышел на пенсию.

— Сколько же тебе было лет?

— Только что исполнилось двадцать.

— Ты была совсем молоденькая! Такая ответственность!

Она пожимает плечами.

— Я знала школу как свои пять пальцев. Я всегда жила там. Это был мой дом.

— То есть это представлялось тебе логичным…

— Да. Точно.

Эмиль улыбается. Он думает, что ее жизнь была совсем непохожа на его. В двадцать лет он был еще дурачком и напивался с друзьями-студентами, тогда как Жоанна в этом возрасте справлялась с целой школой.

— А твоя мать чем занималась?

Он надеется, что не сморозил бестактность, потому что она отвечает не сразу.

— Я ее не знала.

Эмиль морщится, поняв, что да, он сморозил бестактность. Но лицо Жоанны по-прежнему невозмутимо и спокойно. Она ничуть не смущена.

— Я появилась у отца поздно. Ему было сорок лет.

Он кивает, не зная, что ответить.

— Он был старым холостяком. Деревенским холостяком, понимаешь?

— Да.

— Ходили слухи, что… в общем, много всего. Говорили, что он переспал с проституткой и она забеременела, хотела сделать аборт, но он умолил ее не делать этого, обещал ей денег, много денег, если она сохранит ребенка и отдаст ему, чтобы он его вырастил.

Она говорит это как само собой разумеющееся, без особых эмоций, спокойно и мягко.

— Ты узнала, правда… правда ли это?

— Скорее всего, правда.

Она пожимает плечами, как будто ей без разницы. Он смотрит на нее недоверчиво, но и с восхищением.

— А он что тебе рассказывал?

— Более красивую версию. Он встретил прекрасную и нежную женщину, которая забеременела от него. К сожалению, она не могла остаться. Ее образ жизни был несовместим с семьей, и она доверила меня ему.

Эмиль опять не знает, что ответить. Его слегка перевернула эта история. Он сам не знает, нашел ли ее попросту ужасной или грустной и отрадной одновременно. Жоанна явно не находит ее ужасной.

— Это, должно быть… это… думаю, с этим непросто… жить?

Она пожимает плечами.

— Нет. Наоборот.

Он хмурит брови, не уверенный, что понял.

— Я стала тем, чего, отец думал, у него никогда не будет. Он был счастлив и благодарен судьбе каждый день своей жизни.

— А ты…

Эмиль не знает, как сформулировать вопрос.

— Тебе никогда не хотелось большего?

— В смысле?

— Больше узнать… Узнать свою мать…

Жоанна решительно качает головой.

— Он меня всему научил. Он был добрый. Я любила его. Я была счастлива.

Эмиль не видит ее лица в тени шляпы. Может быть, она улыбается, как сегодня утром? Может быть, это отец научил ее узнавать побеги дикого розмарина?

Они идут дальше молча.

— Он… он еще жив?

Эмиль все-таки спросил, не мог удержаться.

— Нет. Он ушел во сне три года назад.

Она запрокидывает голову, ловя солнечный луч. Лицо ее спокойно, безмятежно. Эмилю трудно отвести от нее взгляд.

— Он прожил счастливую жизнь, — добавляет Жоанна.

Снова тишину нарушают только пение птиц и плеск ручья. Эмиль на мгновение закрывает глаза, чтобы лучше прочувствовать этот странный момент вне времени. Чудесный день. Он счастлив, что поговорил с Жоанной. Теперь он представляет ее моложе, на школьном дворе. Может нарисовать ее: на несколько сантиметров ниже, чем сейчас, в джинсовом комбинезоне, с волосами, заплетенными в косу. Может увидеть ее оживленной, идущей следом за высоким мужчиной. Эмиль готов ручаться, что высокий мужчина медитировал в поле, запрокинув лицо к звездам. И уверен, что он носил шляпу… Широкополую черную шляпу.

Записка лежит на столе, когда они возвращаются с водопадов. День