Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

— Оставьте это себе, может пригодиться. А мне дайте еще один фунт.

С большими сомнениями, но понимая, что учиться приходится на опыте, я послушно протянула ему банкноту, и он покинул меня.

При переезде из Европы в Азию произошла какая-то неуловимая перемена. Словно время перестало играть сколько-нибудь важную роль. Поезд двигался теперь неторопливо — вдоль берега Мраморного моря, вверх по склонам гор — дорога была сказочно красива. Другими стали и пассажиры, хотя точно определить, чем нынешние отличались от прежних, я бы не взялась. Я чувствовала себя отрезанной от привычного мне окружения, но тем интереснее становилось путешествие. Мне доставляло огромное удовольствие рассматривать на остановках людей в пестрых одеждах, толпившихся на перронах крестьян и неведомые кушанья, которые они предлагали пассажирам через окна: что-то нанизанное на вертелы или завернутое в виноградные листья, яйца, выкрашенные в разные цвета, и тому подобное. По мере продвижения на Восток, правда, еда становилась все более неприятной — все более горячей, жирной и безвкусной.

На второй вечер поезд сделал остановку, и пассажиры высыпали полюбоваться Киликийскими воротами. Перед нами предстала картина фантастической красоты, никогда ее не забуду. Впоследствии я проезжала по тому пути туда и обратно множество раз и, поскольку расписание менялось, оказывалась там в разное время дня и ночи: иногда рано утром, когда вид был удивительно красивым, иногда, как впервые, около шести часов вечера; иногда, к сожалению, глубокой ночью. В тот первый раз мне повезло. Выйдя из поезда вместе с другими, я увидела неописуемую красоту. На горизонте медленно заходило солнце. Я была так рада и благодарна судьбе, занесшей меня сюда! Затем раздался свисток, мы разошлись по своим вагонам, и поезд стал медленно спускаться по длинному склону ущелья, чтобы, переехав через текущую по его дну реку, перебраться на противоположный склон — мы покидали Турцию и въезжали в Сирию через Алеппо.

Прежде чем мы добрались до Алеппо, со мной случилась неприятность: я обнаружила у себя на плечах, на затылке, щиколотках и коленях следы множества укусов и подумала, что меня искусали москиты. Но то были не москиты. По своей тогдашней неискушенности я не знала, что это были клопы. У меня на всю жизнь сохранилась особая чувствительность к их укусам. Они выползали из всех щелей старомодных деревянных вагонов и жадно набрасывались на сочных пассажиров. Температура у меня подскочила до 37,8°, и руки вздулись. Наконец, при любезной помощи французского коммивояжера, удалось разрезать рукава моего пальто и блузки — руки внутри них так распухли, что ничего другого не оставалось. У меня был жар, болела голова, я отвратительно себя чувствовала и думала про себя: «Ах, зачем я пустилась в это путешествие!» Мой новый французский друг был незаменим; где-то купил для меня виноград — сладкий мелкий виноград, который растет только в том уголке земли.

— С такой высокой температурой вам не захочется есть, — сказал он. — Сосите этот виноград.

Хоть мама и Бабушка учили меня никогда не есть за границей немытых фруктов и ягод, я пренебрегла их советом. Каждые четверть часа я понемногу ела виноград, и это облегчало мое состояние. Разумеется, больше мне ничего не хотелось. Мой добрый француз распрощался со мной в Алеппо. В течение следующего дня отек на руках уменьшился, и я почувствовала себя лучше.

После изнурительного дня, проведенного в поезде, который тащился со скоростью не более пяти миль в час и постоянно останавливался на так называемых станциях, ничем, впрочем, не выделявшихся на фоне окружающего пейзажа, мы наконец прибыли в Дамаск. Я очутилась посреди толпы — носильщики вырывали вещи у меня из рук, крича и завывая, другие носильщики, в свою очередь, вырывали мои вещи у них — кто сильнее, тот побеждал. Наконец я разглядела стоявший у вокзала красивый автобус с табличкой «Отель „Ориент палас“ на ветровом стекле. Величественная фигура в ливрее приняла мой багаж; вместе с еще двумя обалдевшими путешественниками нас посадили в автобус и доставили в отель, где меня ждал номер. Это был великолепнейший отель с огромными мерцающими мраморными холлами, правда, так слабо освещенными, что разглядеть почти ничего было невозможно. Меня торжественно препроводили по мраморной лестнице наверх, в необозримо обширные апартаменты, и я попробовала обсудить вопрос о ванне с явившейся на мой звонок добродушной женщиной, которая знала несколько слов по-французски.

— Мужчина устроить, — произнесла она и пояснила, — un homme, un type — il va arranger. — Она приветливо поклонилась и исчезла.

Я слабо представляла себе, что это за «un type», но в конце концов выяснилось, что это банщик — коротышка, завернутый во множество полосатых хлопчатобумажных одежд. Он отвел меня, облаченную в пеньюар, в какой-то подвал, где стал откручивать какие-то краны и вентили. На каменный пол отовсюду потек кипяток, и пар заполнил все помещение так, что ничего не стало видно. Банщик кивал, улыбался, жестикулировал, давая понять, что все идет хорошо, а потом ушел. Перед уходом он все краны закрутил, и вода стекла в отверстия, устроенные в полу. Я не знала, что делать дальше. Снова пустить горячую воду не рисковала. По стенам вокруг располагались восемь или девять вентилей и рычажков, у каждого из которых, видимо, было свое предназначение, — что если, тронув один из них, я получу душ из кипятка себе на голову? В конце концов я сняла тапочки и все остальное и побродила немного по этой бане, ополаскиваясь в клубах пара, — включить воду я так и не решилась. На мгновение я ощутила тоску по дому, по своей светлой квартире, по нормальной фарфоровой ванне с двумя кранами, на которых написано — «хол.» и «гор.» и которыми можно регулировать температуру воды по своему усмотрению.

Помнится, я провела в Дамаске три дня и осмотрела все достопримечательности под неусыпной опекой бесценного Кука. Мне предоставилась возможность совершить поездку в замок крестоносцев в компании инженера-американца (ближневосточная нива, видимо, густо засеяна иностранными инженерами) и весьма пожилого священника. Впервые мы увидели друг друга, когда садились в машину в 8.30 утра. Престарелый священник — сама доброта — почему-то решил, что мы с инженером — муж и жена. Так он с нами и обращался. «Надеюсь, вы не возражаете?» — спросил меня инженер. «Ничуть, — ответила я, — жаль, что он считает вас моим мужем». Фраза прозвучала несколько двусмысленно, и мы оба рассмеялись.

Старик священник постоянно рассуждал о преимуществах семейной жизни, воспитывающей умение давать и принимать даяние, и желал нам всяческого счастья. Мы отказались от попыток объяснить ему что бы то ни было,