Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Ты убила меня, сама! Взяла и убила. Но тебе все это вернётся. Ты не дала жить мне — я не дам жить тебе. Все верно, все справедливо. Око за око, жизнь за жизнь. Не дам тебе жить. Не дам. Не жить. Тебе не жить, дурочка.

— Какой она могла быть — твоя история? — глотая слезы, тихо спросила я, читая фразы недельной давности, смысл которых стал ясен только теперь. — Да, я не смогла найти тебе историю и в этом виновата, но, может, ты подскажешь мне?

— А откуда мне знать дурочка? Откуда мне знать? Это ты знала. Ты должна была знать и создать ее. А ты взяла и отмахнулась, вот так, просто, как всегда! — я обернулась и вновь увидела того, кого больше не боялась. Теперь я испытывая лишь сочувствие и боль от того, в кого я превратила его — героя моей следующей, несуществующей книги, ждущего и так и не дождавшегося своего рождения, готовящегося прожить жизнь на страницах, которые никогда не будут написаны.

— Я мог быть кем-угодно. Чем-угодно. У меня могло быть все — хоть жизнь, хоть смерть, хоть счастье, хоть горе — это было бы мое. Мое, настоящее. Ведь я есть! — внезапно закричал мальчишка, вскакивая на ноги, и только сейчас я поняла, как странно, непропорционально, словно искажаясь сквозь кривое зеркало, он выглядит. — А жизни у меня — нет! Тебе так жалко было придумать её для меня?

— Нет, — я плакала, не скрывая охватившего меня отчаяния, размазывая по лицу тот самый красивый макияж, который остался последним напоминанием о моем недавнем правильном и фальшивом существовании. — Я просто испугалась. Новых трудностей, того, что тебя не примут, или неверно поймут, как, например его… Моего первого героя… Ведь о нем столько глупостей наговорили, столько вранья и несуразицы …

— И что? Зато он написан! Он — живой, настоящий! Живому можно и наплевать, если его не одобряют! А что делать тем, от кого просто отказались? Да, у нас не будет непонимания, потому что нас самих — не будет! Хорошенький способ защитить от неприятностей — не дать жизни, чтобы она вдруг не обидела! — насмешливо фыркнул мальчишка и на пол вновь упал комок серой жижи — только во время нашей прошлой встречи она капала с крутящегося валика в его руке, а в этот раз — прямо со странной мешковатой одежды.

И тут я со смешанным чувством страха и стыда осознала, что эта самая жижа и есть его часть, он сам наполовину состоит из неё — не живой, не мертвый, не настоящий и не выдуманный человек. Глина в руках творца, который отказался дальше творить, бросив свое детище на полпути, вдохнув в неё душу и не позаботившись о том, чтобы довести задуманное до конца и дать ей достойное вместилище — тело.

Просто отвернулся. Просто забыл. Просто пожертвовал в угоду сиюминутной слабости. Не думая о том, каково придётся результату его действий. Не чувствуя ни вины, ни ответственности за того, кого должен был создать.

Голос того, кому я пожалела всего лишь жизни, подтвердил мои мысли, которые не были для него секретом — ведь он уже стал частью меня — умирающей, отравляющей изнутри частью.

— Теперь ты знаешь, каково мне. Теперь ты тоже это почувствуешь. Ты убила меня — а я убью тебя. Все честно. Все по справедливости. Я убью тебя. Убью. Так и знай.

Зачарованная этой зловещей откровенностью, я продолжала сидеть, широко открыв глаза и вслушиваясь в эхо его обещаний, пока звонок таймера не нарушил тишину, сообщив об окончании времени, отведённого на бесполезную имитацию творчества. Вздрогнув, словно от резкого пробуждения, я огляделась, понимая, что нахожусь в своей комнате одна, раздавленная и опустошенная.

Все то, отчего я старательно отворачивалась последние полгода, стало невыносимо ясным и не подлежащим сомнению. Я находилась в тупике — в глухой беспросветной безысходности. Вдвойне нелепее смотрелись теперь недавние попытки контролировать реальность, соблюдать планы и распорядок дня, пытаться стать новым человеком и жить так, как казалось возможным ещё год назад — скрываясь от всех штормов и опасностей в тихой бухте, которая постепенно стала для меня тюрьмой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Медленно поднявшись, я автоматически вытерла лицо от разводов косметики и, прихватив сумочку, вышла из квартиры. Как всегда в моменты потрясений меня тянуло прочь из четырёх стен, на улицу — сделать несколько глотков воздуха, почувствовать на щеках свежее дыхание ветра. Именно ему я могла пожаловаться на то, в какую безобразную игру на скрипящих и пыльных подмостках превратился спектакль под названием «Моя новая счастливая жизнь». Ветер выслушаете и поддержит. Он все поймёт, даже без слов.

Несколько кварталов я прошла, не замечая, в какие переулки сворачиваю и останавливаюсь ли на зелёный свет или на дорожных переходах. Я все пыталась понять, что чувствую — и удивлялась полному спокойствию и пустоте. Мне всегда казалось, что осознав тупик и бесполезность своего существования, человек должен испытать потрясение и ужас, но все выходило гораздо будничнее и проще.

Я просто приняла тот факт, что внутри меня уже давно гниет и разлагается нечто, бывшее когда-то творческой искрой, открывшее передо мной множество дверей в детстве, приведшее к Марку, обратившее на себя внимание Вадима. Той самой искрой, которую я считала главной частью себя, отождествляя её со своей душой, своей настоящей сутью. А значит, совсем скоро я стану пустой оболочкой без души, бесполезной скорлупкой, которая, лишившись наполнения, обязательно треснет и рассыплется на кусочки.

Мне вспомнились слова Вадима в ночь нашего прощания: «Не хочу видеть, как ты загибаешься в ловушке, в которую сама себя загнала. Не хочу оставаться рядом, зная, что ничего не могу изменить». Уже тогда он знал, чем закончатся мои глупые надежды на полноценную жизнь без творчества, а я все не хотела ему верить, считала, что он, как всегда, слишком категоричен. И вот, несмотря на все его старания и предостережения, я пришла к самому глупому в мире финалу, превратившись в тот самый размазанный по жизни талант, которым он когда-то пугал меня.

— И как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова, — повторила я ещё одну любимую фразу Вадима, которую он часто произносил в таких случаях, присаживаясь за столик на летней площадке случайного кафе и чувствуя, что смертельно устала. Туфли на высоких каблуках, которые я никогда не любила, но носила, чтобы напомнить себе о том, что старой Алексии больше нет, пребольно натерли ноги — и, не думая о том, насколько это позволительно, я сбросила их прямо под столиком. Подошедший официант одарил меня неискренней улыбкой и, получив заказ, удалился, чтобы спустя несколько минут вернуться с коньяком, шоколадом и пожеланиями приятного отдыха.

В этот раз я не чувствовала даже вкуса того что ем и пью, пустота внутри меня постепенно вытесняла все чувства из настоящего.

— Я сдаюсь — тихо прошептала я, обращаясь к тому, кто управляет нашими жизнями, и из интереса или любви к забавам задавшему мне эту сложную задачку. — Я провалила все. У меня нет вариантов, как правильно жить. Каждый раз, когда я думаю, что вот так точно будет хорошо, все оборачивается кошмаром. Я сдаюсь.

Это была чистая правда. Моя жизнь не была счастливой в среде творческих нарциссов и даже в обществе креативных и неиспорченных славой молодых дарований. Где-то мне не хватало искренности, где-то простого приятия, где-то нас разделяла стена из кривых зеркал, искажавших не только слова, но и облик тех, кто меня окружал. Тогда я думала, что стоит избавиться от этой наносной шелухи, убежать подальше, не участвовать больше в глупых плясках и ярмарке тщеславия — и жизнь наполнится настоящим смыслом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но я снова не была счастлива — не осколочно, радостью творчества вопреки любви или возможностью любить и быть любимой вопреки призванию — а по-настоящему, беззаботно, не оглядываясь на цену, которую должна заплатить за эту возможность. Когда же такое было в последний раз — и было ли, вообще?

Может, в детстве, когда мы с Марком и не думали, что наши дороги разойдутся? Или в последний год перед расставанием, когда я так много писала, полная уверенности, что мы все равно будем вместе, и с нами не может случиться ничего плохого? Или на первых курсах универа, когда мы с Ярославом, веря в то, что даже самые невероятные мечты сбываются, строили смелые планы, ни одному из которых не суждено было сбыться? Или перед выпуском, ожидая выхода моей первой и последней книги, чувствуя, как отрастают за спиной крылья, подаренные любовью Вадима? Или после новой встречи с Марком, принесшим в мою жизнь ту восхитительную целостность, которой так не хватало все годы без него? Или совсем недавно, когда по прибытии в родной город я все ещё надеялась на возможность жить спокойно и просто, вдыхать полной грудью воздух, не отравленный враньем, лицемерием, сплетнями и пересудами, от которых я сбежала, приняв как единственно верный взгляд Марка на мой старый мир?