Закон оружия - Дмитрий Олегович Силлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь тихонько скрипнула, и Рашид перешагнул порог.
– Проходи, присаживайся, мил человек, – прервал речь воевода. – Ты своим лекарским искусством не одну жизнь спас, рад бы тебе за то отдельный почет оказать, да не до почестей нынче. Перед общей бедой мы все равны.
– Как и перед смертью, воевода, – произнес перс, садясь на свободное место и выкладывая на стол обломок ордынской стрелы.
– Смертей было бы много меньше, если б ордынцы били не гарпунными стрелами, – сказал он, указывая на железное жало, насаженное на тростниковое древко. – Такой наконечник нельзя вытащить из раны – древко вытянешь, а железо застревает в мясе. Приходится вырезать, а это не каждый выдержит. И то, слава Аллаху, если стрела не отравлена. А тех, что с ядом, – каждая третья.
– И собирать такие стрелы – морока отдельная, – сказал Игнат. – Наконечник застревает в дереве намертво. Или на излете в землю уходит. Пока раскопаешь…
– А стрел-то у нас совсем мало осталось, – сказал один из сотников, хрустнув пальцами, сжатыми в кулак. – На день от силы. А далее чем от Орды огрызаться будем?
Тихой, бесплотной тенью вошел в горницу отец Серафим. Все собравшиеся встали и поклонились в пояс, но священник махнул рукой – не надо, мол, совещайтесь дальше – и присел на лавку в углу.
– Скажу более, – веско произнес воевода, садясь обратно. – Ров почти полон. По ночам рабы степняков засыпают его землей, камнями, хворостом и телами павших. В том месте, где был ихний мост, насыпь скоро сравняется с краями. А это – новый штурм.
– Без стрел не отобьемся, – хмуро сказал кто-то.
В горнице повисла давящая тишина.
Чуть слышно скрипнув половицами, с верхнего этажа спустилась по лестнице ключница в черном вдовьем платке с пучком лучин и принялась менять сгоревшие на новые, смахивая обугленные остатки в подставленные плошки с водой.
Стало чуть светлее. Тени неохотно отступили, прячась за предметы и спины сидящих. А от двери в пятно света шагнул темнокожий человек в ордынских доспехах.
– Я хочу сказать, – отрывисто бросил он.
– Скажи, – произнес воевода с некоторым удивлением в голосе – с недавних пор ему казалось, что черный воин вообще говорить разучился.
– Люди моего племени во все времена были воинами, – молвил Кудо, тщательно подбирая слова. – Мои предки продавали свою силу и свои мечи тем, кто мог за них заплатить достойную цену. У моего народа есть одна легенда. Много сотен лун назад один из моих предков нанялся к виза́нтиям.
– Ромеи… – нахмурился воевода.
Кудо кивнул.
– Да, в этих землях их называют ромеями. Как-то на крепость, которую охранял мой предок, напали печенези.
– У нас их зовут печенегами, – глухо заворчал старший из сотников. – Что печенеги, что половцы. Почитай, те же черти подлые, что и ордынцы. Эх, еще до Калки их передавить надобно было. Глядишь, и не было бы той Калки…
– Осада длилась долго, и не раз солнце сменило луну, – продолжал Кудо. – Погибли многие в крепости. И стрелы были на исходе. И тогда мой предок предложил сделать так…
Кудо обвел взглядом напряженные лица.
Эти люди были чужими – но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Иг-нат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Иг-ната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…
– Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости, – сказал Кудо. – Печенези подумали, что это живые спускаются вниз, чтобы ночью напасть на спящих воинов, и выпустили тучу стрел, которые застряли в трупах. Защитники втянули трупы обратно и вытащили из них стрелы, которые утром они выпустили в нападающих. Я все сказал.
Кудо шагнул назад в тень и слился с нею. Во вновь повисшей тишине было слышно, как потрескивают лучины в светцах и возится за сундуком беспокойная мышь.
Молчание нарушил воевода.
– И ваши бесы не прибрали тогда твоего предка за глумление над мертвыми? – спросил он.
– Если бы бесы забрали моего предка, то кто б тогда рассказал моему народу историю об этом славном подвиге? – белозубо усмехнулась темнота у двери.
– Верное решение, – кивнул Ли.
– Какое верное решение? Ты чего мелешь, узкоглазый? – взвился Семен, вскакивая с места. – Негоже русским людям над покойниками издеваться!!!
Кто-то из сидевших за столом задумчиво смотрел перед собой, кто-то прятал глаза. А кто-то обратил взор на сидящего в углу священника.
Постепенно все взгляды присутствующих скрестились на белой одежде и поблескивающем в неверном свете лучин медном кресте.
Серафим поднял глаза.
– Моего слова ждете?
Ответом ему было молчание.
– Ждем, отче, – ответил за всех воевода.
– Не будет вам на то моего благословения, – сказал отец Серафим.
Невольный вздох облегчения пронесся по горнице. Лишь старший сотник продолжал задумчиво теребить длинный ус. Видать, не оставляла его мысль чернокожего воина.
– А может, чучела со стены спустим? – предложил он. – Из соломы навяжем человечьи подобия, сверху старые тегиляи[150] натянем, в которых детски́е отроки тупыми мечами воюют – та же задумка получается.
– Не получается, – покачал головой Ли. – Ордынец с детства приучен к луку, и глаза у него, как у беркута. На расстоянии полета стрелы он легко сумеет отличить человеческое тело от пучка соломы.
– Понятно, – кивнул воевода. – Как я понимаю, ты, Ли, тоже не против той задумки. Только вот интересно, что сказал бы твой полководец… как его? Сун Цзы? – кабы ему вдруг предложили такое?
– Он сказал, – спокойно произнес последний из чжурчженей. – И я повторю его слова. Гнев может обратиться в счастье, раздражение может обратиться в радость. Но уничтоженный город невозможно возродить, как мертвецов нельзя вернуть к жизни. Так что думай, воевода. Пока что это твой город. И он еще не уничтожен.
Неожиданно ключница, менявшая лучины, резко повернулась и подошла к столу.
– Коли так, дозвольте и вдове слово молвить, – сказала она. Глубокий, сильный голос заставил всех повернуться в ее сторону. Строгое лицо
