Волк среди волков - Ханс Фаллада

Так - или в таком роде - протекал этот путч, которому много людей отдали свое сердце - и все кончилось. Понятно, что человек мог замолчать и замкнуться в себе. Но когда Пагель стал чаще встречаться с лесничим Книбушем, когда он присмотрелся к его мертвому боязливому взгляду, к редеющей что ни день бороде, к вечно дрожащим рукам, - когда он получше разобрался в путче и человеке, он решил: "Все это не так, тут что-то другое".

Целых полчаса ехал он по лесу, все время раздумывая о лесничем Книбуше. Некое тихое упорство мысли всегда было свойственно Вольфгангу Пагелю, и если быстро мчавшиеся события последнего времени несколько заглушили эту особенность, требуя от него почти необдуманных действий, то реакция была тем сильнее, что ему снова приходилось проделывать на велосипеде большие расстояния от поля к лесу в полном одиночестве. Пагель не чувствовал себя хорошо, когда он лишь действовал вместе со всем миром, он хотел понять этот мир, для него недостаточно было видеть, что лесничий Книбуш молчалив и запуган, он хотел знать, откуда эта перемена.

Перебирая события последнего времени, он, конечно, вспоминал осенний день, когда на лесной тропе к нему подошел, спотыкаясь, пьяный коротышка, а в машине этого пьяного человечка лежал еще более пьяный лесничий Книбуш. Негодяй Мейер был главным виновником того, что провалился склад оружия, а следовательно, был виновен и в смерти лейтенанта, - это Пагель знал уже давно, со времени пощечины, данной Амандой Бакс. Но как ни странно, а о лесничем Книбуше он тогда еще не думал.

Но теперь, возвращаясь к нему в своих мыслях, он, конечно, понял, что весть о складе принес Мейеру, вольно или невольно, Книбуш.

И еще кое-что вспоминается молодому Пагелю. Он видит перевернутый вверх дном зал в замке, где происходила оргия каторжников, он видит кухарку, накрывшую голову юбкой и воющую под ней, а рядом стоит толстяк сыщик, распорядившийся послать за лесничим. Но лесничего нет.

"Да, - рассуждает Пагель, - зачем сыщику посылать за лесничим, раз он заранее знает, кого и где найдут в лесу! Только затем, что он хочет видеть лесничего. Затем, что он хочет его допросить. Затем, что у него есть подозрение на лесничего! А почему лесничего среди ночи нет дома? Почему этот тихий робкий человек участвует в путче? Потому, что страх перед путчем не так силен, как страх перед допросом насчет склада оружия; потому, что он хочет отсутствовать!"

И Пагель видит себя снова в лесу. Другие ушли вперед, толстяк полицейский еще говорит с ним, а затем отправляется, промокший и усталый как собака, дальше, в Остаде. Тут-то лесничий Книбуш и повстречался с сыщиком, от которого хотел бежать, а каким безжалостным умел быть этот сыщик, Вольфгангу Пагелю известно! Плохая это была минута для лесничего Книбуша, она-то и сделала его бессловесным. Быть может, он был на волосок от гибели, но все же спасся! И вернулся домой. Чего же он боится теперь? Почему он не может в сумерки оставаться в лесу?

Пагель значительно подвинулся вперед в своих размышлениях, но все еще недоволен, не все до конца разгадано. Ведь и сам он в первые дни после той ночи не мог оставаться в темнеющем лесу. Как только спускались сумерки, у него начинали трястись все поджилки. Он садился на велосипед и мчался, как только мог скорее, в поле. Но Пагель боролся с этим чувством, с этим паническим страхом, разум говорил ему, что это все тот же лес, каким он был до тридцатого сентября, что мертвые не встают, что бояться надо только живых. И постепенно рассудок взял верх над страхом.

"Весьма возможно, - размышляет Пагель, - что в тот роковой вечер, когда лесничего настигла, где-нибудь в деревне или в лесу, весть о приезде следственной комиссии, нечистая совесть погнала его в лес, он прокрался в Черный лог и тоже нашел нам лейтенанта. И быть может, он тоже вернулся после этой находки домой в паническом страхе. Да, возможно, что это так!"

И все же какой-то голос говорит ему, что это не то, что лесничий боится чего-то гораздо более ощутимого, более реального, чем мертвец, который давно уже где-то погребен. Нет, не мертвого лейтенанта и не толстого сыщика боится он, толстяк может оглушить сразу, он не станет мучить свою жертву неделями или месяцами. Нет, он не таков.

Пока что задача, которую поставил себе Пагель, остается неразрешенной. Сколько ни раздумывай, толку мало. Ему приходит на ум Мейер, но он тотчас же отбрасывает эту мысль. Коротышку Мейера в этих краях наверняка больше не увидят. Да Мейер и не посмеет снова взяться за лесничего. Как ни слаб старик, от этого мучителя он еще может защититься.

Если размышления Пагеля почти ни к чему не привели, то они все же укрепили его в намерении быть особенно приветливым со стариком. Книбуш, конечно, далек от совершенства. Но старик уже одной ногой в могиле - что же ему так мучиться последние годы, которые он проводит на земле. Хорошо бы докопаться, чем так напуган лесничий: чем-то ощутимым - тогда его можно успокоить доводами разума, или чем-то неуловимым, сидящим в нем самом?

Тут Пагель и нагоняет лесничего, который проходит через лес с двумя десятниками. Еще не время рубить лес, большие старые буки, стоящие здесь, только-только потеряли листву. В них еще слишком много соков, чтобы рубить их. Но лесничий с двумя десятниками, которые впоследствии будут руководить лесорубами, с утра и до ночи ходит по лесу. Он метит обреченное дерево; сверкая, взлетает топор, широкая полоса серебристо-серой буковой коры падает на землю, блестит желтовато-белая древесина, края раны быстро алеют. Так, теперь готовься к зиме, до весны тебе уже не дожить, лесорубы узнают тебя по этой отметине.

В сущности эпосом веет от действий старого лесничего Книбуша, этого заместителя Косаря, именуемого смертью. Книбуш волен в жизни и смерти, и если смерть не сразу настигает обреченного, если ему еще дается отсрочка ему, не ведающему о произнесенном приговоре, - то это придает действиям лесничего чуть ли не мистический характер. Но, увидев Книбуша, который бегает взад и вперед между стволами, ворча и глухо кашляя, этого человечка, сморщенного и высушенного годами, заботами, непреодолимым страхом перед жизнью, видя, как он указывает на ствол костлявым, дрожащим указательным пальцем, Пагель думает, что эпос оборачивается гротеском. Ибо этот Косарь-смерть, очевидно, и сам уже отмечен смертью, недолго уж исполнять ему свои наместнические обязанности, ему дан лишь неопределенный срок - и он, пожалуй, это знает! Десятники идут от ствола к стволу, дрожащий палец поднимается, топор звенит звонким серебристым звуком, и они идут дальше, медленно идут дальше, а позади них светятся беловатые, с алыми краями отметины - раны.

Пагель вежливо здоровается с Книбушем, лесничий искоса бросает на молодого человека испытующий взгляд своих круглых тюленьих глаз. Он бормочет что-то в ответ, снова идет вперед и снова поднимает указательный палец. Рядом с ним молча шагает Пагель, засунув руки в карманы и куря сигарету. Шагает с непринужденным видом: нехорошо, если старик заподозрит, что за ним наблюдают. Но Пагель не может не заметить, как редко приходится рабочим пускать в ход свои топоры, как редко указывает палец на ствол - а ведь это все готовые для рубки деревья, почти сухостой! Прежде дело шло совсем иначе!

Немного спустя Пагель спрашивает:

- Сегодня вы что-то уж очень мало метите, господин Книбуш.

Лесничий отворачивается. Ворчит, но не отвечает. Затем идет на уступки, указывает пальцем на один из стволов. Но когда топор десятника уже поднялся, он поспешно восклицает:

- Нет! Лучше не надо!

Топор, однако, не опустился, он вонзается в дерево, и ствол отмечен.

- Ведь оно уже трухлявое, господин лесничий, - говорит десятник.

Лесничий бормочет что-то вроде проклятия. Он бросает гневный взгляд на Пагеля, затем медленно идет вперед, опустив голову, не глядя на деревья, как бы совершенно забыв о них.

- Делайте то, что указывает вам лесничий, - говорит Пагель десятнику.

- Господин Пагель, - отвечает ему десятник отнюдь не злым тоном, - ведь мы не работаем, а так, дурака валяем. В те дни, да еще и сегодня утром, он все приказывал нам делать отметки, еще и еще, а с полдня - как отрезало! Больное дерево, гниль, сухостой, мы ему показываем, а он трясет головой и идет дальше. Ведь это же одна канитель: для этого незачем бегать по лесу и получать шестьдесят миллионов в день.

- Ах, чего там долго трепаться, Карл! - отзывается другой десятник. Господин Пагель знает, что со стариком неладно. Не для своего же удовольствия он каждый день катит в лес на своем велосипеде! Чудит старикашка, а сегодня он и вовсе свихнулся...

- Заткните-ка глотку! - крикнул Пагель.

Лесничий стоит от них в двух шагах и, по-видимому, слышит все, от слова до слова. Голова его опущена, не видно, обижен ли он грубыми словами десятников. Все трое смотрят на него, и, точно разбуженный этими взглядами, он поднимает голову, говорит: "Пора кончать!" - и быстро идет, придерживая ремень винтовки, к опушке.