Дон Кихот - Мигель Сервантес

В седьмую ночь дней своего губернаторства Санчо лежал в постели, подкрепленный не хлебом и вином, а произнесенными приговорами, данными им советами, изданием уставов и утверждением различных правил. Только что сон стал смежать его веки вопреки голоду, как вдруг до него донесся такой шум от звона колоколов и криков, что можно было подумать, что весь остров рушится. Он сел на постели и стал прислушиваться, чтобы угадать, что могло послужить причиною такого сильного шума. Однако он не только не понял ничего, но к шуму голосов и колоколов тотчас присоединился гром бесчисленного множества барабанов и труб. Весь в тревоге и страхе, он соскочил на землю, всунул ноги в туфли вследствие сырости почвы, и не надевая на себя ни халата, ни чего-нибудь такого, что бы его напоминало, он бросился к двери своей комнаты. В то же время он увидал, что по коридору идут с зажженными факелами и обнаженными саблями более двадцати человек, громко крича: «К оружию, к оружию, господин губернатор! К оружию! Несметная неприятельская сила проникла на остров, и мы погибнем, если вам не поможет ваше искусство и ваша храбрость». С шумом и яростью подошли они к месту, где находился Санчо, более мертвый, нежели живой ото всего виденного и слышанного. Когда они приблизились, один из них сказал ему: – Если ваша светлость не хотите погибнуть и погубить весь остров, то вооружитесь скорее.

– Что же мне делать, чтоб вооружиться? – спросил Санчо. – Да я что я понимаю в деле оружия и помощи? эти дела было бы лучше предоставить моему господину Дон-Кихоту, который устроит все одним мановением руки и выпутает нас из этого дела. А я, грешный, в этих штуках ничего не понимаю.

– Эй, господин губернатор, – вскричал другой, – что за хладнокровие? Вооружитесь поскорее: ведь мы вам принесли наступательное и оборонительное оружие, покажитесь на площади и будьте нашим вождем и нашим капитаном, потому что вы, как наш губернатор, по праву должны быть нашим руководителем.

– Ну, так пусть меня вооружат, и в добрый час! – вскричал Санчо.

Принесли два больших панциря, которыми запаслись эти люди, и привязали их ему прямо на рубашку, один панцирь впереди, а другой сзади, не дав ему надеть ничего другого из одежды. Его заставили продеть руки в отверстия, которые были проделаны в панцирях, и так крепко связали веревками, что он оказался между двумя досками точно в тисках, прямой, как веретено, и не в состоянии ни двинуться на шаг, ни согнуть колен. Ему дали в руки копье, на которое он оперся, потому что не мог стоять. Нарядив его таким образом, ему сказали, чтоб он пошел вперед, чтоб руководить и одушевлять всех, уверяя, что, пока он будет компасом, звездой и фонарем, дела будут идти хорошо.

– Да как же, черт возьми, мне, несчастному, ходить? – возразил Санчо, – когда я не могу даже согнуть колен, закованный в эти доски, которые въелись в мое тело? Меня в пору понести на руках и поставить или положить в каком-нибудь подземелье крепости, которое я и стану защищать или этим копьем, или своим телом.

– Ну же, господин губернатор, – сказал кто-то, – вам больше страх мешает идти, чем доски. Двигайтесь и делу конец, потому что уже поздно: неприятель умножается, крики усиливаются и опасность растет.

При этих увещаниях и упреках бедный губернатор попытался двинуться; но эта попытка кончилась для него таким тяжким падением во весь рост, что ему казалось, что он разбился в куски. Он остался на земле, как черепаха в своей раковине или как барка на мели. Видя его падение, это насмешливое отродье нисколько не пожалело его, напротив, погасив факелы, они стали кричать, что есть духу, призывать к оружию, ходить взад и вперед через распростертого Санчо и так колотить саблями его панцирь, что, не скрючься он так, чтобы голова тоже спряталась под панцирь, был бы капут несчастному губернатору, который, валяясь в своей узкой тюрьме, обливался кровавым дотом и искренно молил Бога спасти его от такой опасности. Одни спотыкались об него, другие падали; нашелся и такой, который влез к нему на спину, несколько времени оставался на ней и командовал оттуда, как с возвышения, войсками выкрикивая: «Наши сюда! Неприятель стреляет оттуда! Охраняйте эту брешь! Заприте эти ворота! Заградите ту лестницу! Принесите горшки со смолой, дегтю, вару, котлы с кипящим маслом! Завалите улицы матрасами». Словом, он перечислил одно за другим все военные орудия и машины, которыми обыкновенно защищают город против штурма. Что касается несчастного Санчо, который, лежа под ногами толпы, слышал и мучился всем этим, то он бормотал сквозь зубы: «О, если бы Господь помог, чтоб остров этот был уже взят, и чтоб я уже видел себя или мертвым, или освобожденным от муки». Небо услышало его молитву, и до ушей ею донеслись совершенно неожиданно голоса, кричавшие: «Победа! Победа! Неприятель отступает. Ну, господин губернатор, вставайте; насладитесь победой и распределите добычу, отнятую у неприятеля доблестью этой непобедимой руки»!

– Пусть меня подымут, – ответил слабым голосом страдалец Санчо. Ему помогли подняться, и он, очутившись на ногах, сказал: «Я согласен, чтобы мне пригвоздили ко лбу неприятеля, которого я победил. Не хочу распределять добычи от неприятеля, а только прошу и умоляю какого-нибудь друга, если только у меня еще остался друг, дать мне каплю вина, потому что у меня все пересохло внутри, и вытереть мне пот, которым я истекаю». Его вытерли, принесли вина и развязали панцири; он сел на свою постель и в ту же минуту лишился чувств от страха, тревог и страданий, которые перенес.

Мистификаторы уже начали было раскаиваться, что так далеко завели игру, но Санчо, придя в себя, успокоил страх, испытанный ими при его обмороке. Он спросил, который час» ему ответили, что начинает рассветать. Он замолчал и, не говоря ни слова, стал одеваться, все время храня молчание. Присутствующие не мешали ему, ожидая, чем кончится это поспешное одевание. Наконец, он оделся и медленно (он был слишком разбит, чтоб ходить быстро) дошел до конюшни, куда последовали за ним и все присутствовавшие, он подошел к ослу, обнял его, поцеловал в лоб и сказал со слезами на глазах: «Поди сюда, мой товарищ, мой друг, помогающий мне переносить все мои труды и нужды. Когда я жил с тобой в мире, когда у меня не было других забот, кроме починки твоей упряжи и доставления пищи твоему хорошенькому тельцу, все мои часы, дни и годы были счастливы. А с той поры, как я тебя покинул, как я вознесся на крыльях тщеславия и гордости, в душу мою вселились тысяча бедствий, тысяча страданий и четыре тысячи тревог». Говоря эти слова, Санчо седлал своего осла, а все кругом молчали. Оседлав осла, он с трудом взобрался к нему за спину и, обращаясь к мажордому, секретарю, метр-д'отелю и доктору Педро Ресио, а также к толпе других присутствовавших, сказал:

– Дайте дорогу, господа, и дайте мне вернуться к моей прежней свободе; дайте мне вернуться к моей прежней жизни, чтоб воскреснуть от настоящей моей смерти. Я не рожден быть губернатором и защищать острова и города от неприятелей, которым вздумается атаковать их. Я умею лучше владеть заступом, управлять плугом и подрезать виноградник, чем издавать законы или защищать провинции и королевства. Место святого Петра – в Риме, т. е. всякий на своем месте, когда занимается делом, для которого рожден. Коса мне больше по руке, чем губернаторский жезл. Мне приятнее насыщаться луковым супом, чем подвергаться козням наглого врача, морящего меня голодом, мне приятнее спать летом под тенью дуба и одеваться зимою в волосяной плащ, сохраняя свою свободу, чем спать с губернаторскими тревогами на простынях из голландского полотна и носить соболя. Желаю вашим милостям доброго вечера и прошу вас передать герцогу, моему господину, что гол я родился, гол и остаюсь, не проиграв и не выиграв, т. е. без одного обола я вступил в это губернаторство и без обола ухожу из него, в противность тому, что делают губернаторы других островов. Посторонитесь и дайте мне проехать: я поеду смазать свои бока, потому что они у меня совсем разбиты, благодаря неприятелям, которые сегодня ночью прогуливались по моему животу.

– Не делайте этого, господин губернатор, – вскричал доктор Ресио. – Я дам вашей милости напиток против падений и ушибов, который сейчас же вернет вам прежнее здоровье и силу. Что же касается пищи, так обещаю вашей милости исправиться и давать вам есть вволю всего, что вам будет угодно.

– Слишком поздно ты пищишь,[271] – ответил Санчо, – Я так же останусь, как сделаюсь турком. Ни, ни! Опять то же самое – слуга покорный! Ей Богу, у меня столько же охоты удержать это губернаторство или взять на себя другое, хотя бы мне преподнесли его между двумя блюдами, как без крыльев полететь на небо. Я из семьи Панса, которые все чертовски упрямы, и раз они сказали нет, нет и будет, наперекор всему свету.[272] Я оставляю в этой конюшне муравьиные крылья, поднявшие меня на воздух, чтоб меня заклевали птицы.[273] Спустимся снова на землю, чтоб ходить по ней твердой ногой; и если мы не будем носить башмаков из стеганого сафьяна, у нас будут все-таки лапти.[274] Всяк сверчок знай свой шесток и по одежке протягивай ножки, и дайте мне проехать, потому что становится поздно.