Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Царь-государь пожаловал? - лениво спросила Анютка, идя к выходу.

– Нет. - Иван пошёл за ней. - Штабс-капитан Кричевский какого-то князя грузинского притащил, большой компанией сидят.

– Князь? - усмехнулась Анютка. - Знаю я, у них на Кавказе, у кого два барана есть, тот и князь.

– Ты идёшь или нет, оторва?! - лопнуло терпение у Конакова. - Чёрт с тобой, отпоёшь "Хризантемы" - и беги домой, а сейчас пошла к гостям!

– На бабу свою ори! - огрызнулась через плечо Анютка. - Иду.

Шагая по узенькому коридорчику к залу, Анютка с досадой думала, что, будь она цыганкой, этот старый хрыч нахальства бы не набрался таращиться на неё так… У девок-цыганок из хора всегда вокруг куча братьев, дядек, кузенов; на худой конец, муж или отец - есть кому заступиться. А она одна.

Одна даже при муже, который спит и видит, как бы спровадить её на содержание к какому-нибудь толстосуму. "Правда, что ли, пойти?" - горько подумала Анютка, на ходу набрасывая на обнажённые плечи шаль. Здесь, в хоре, её никто не любит. Певицы завидуют, за глаза называют "шалавьей горничной", вспоминая её работу в публичном доме, и уже дважды Анютка находила мелкие гвозди в своих ботинках. Даже свекровь, Настя, и та холодна с ней, хотя ни одного грубого слова невестке не сказала за все шесть лет. А Даная Тихоновна ещё говорит - рожай. Зачем? Чтобы в конце концов на улице с малым дитём оказаться? Нет уж, не дождутся, зло решила Анютка, отдёргивая занавеску перед входом в зал. Пока ещё она певица, пока ещё – Анна Снежная!

Хор закончил "Не смущай". Компания военных за тремя сдвинутыми столами бурно зааплодировала, к ней присоединились другие немногочисленные посетители. Хоревод объявил "великолепную Анну Снежную".

Анютка вышла к столикам и, привычно улыбаясь в зал, ждала, когда подойдут гитаристы. Голова у неё кружилась; огоньки свечей смешно прыгали перед глазами. Силясь взять себя в руки и едва удерживая улыбку на губах, Анютка вдруг с ужасом почувствовала, что глаза наполняются слезами.

"А ну, хватит! А ну, уймись? Одурела?! Вот эти-то порадуются…" - Анютка с ненавистью взглянула на ряд цыганок, повернулась к музыкантам, кивнула, и две гитары рассыпались мягкими переборами. Анютка взяла дыхание, запела "Хризантемы". Это был её любимый, "коронный" романс, всегда на ура принимаемый публикой, но сейчас Анютка пела машинально, не вслушиваясь в музыку, всеми силами стараясь отогнать вдруг подступившее отчаяние.

В том саду, где мы с вами встретились,Ваш любимый куст хризантем расцвел,И в душе моей расцвело тогдаЧувство нежное первой любви…

"Гришка, Гришенька, нехристь ты этакая, где ты сейчас? Думаешь о ком?

Об Иринке своей? Околеть бы тебе, Гришенька, под забором за такие мысли… Всю кровь из меня выпил, родименький ты мой… Что мне теперь делать?

Куда мне теперь идти? Обратно к тётке, полы мести? Без мужа меня же тут со свету сживут…" Огоньки свечей вдруг расплылись в глазах радужными пятнами, Анютка испуганно моргнула - и тут же поняла, что делать этого не надо было. По лицу побежали горячие капли, музыканты изумлённо уставились на неё, в зале воцарилась мёртвая тишина.

Выхода было два: или умчаться опрометью из зала - пусть сами выгребают, как хотят, - или любой ценой продолжать. Анютка выбрала последнее, надеясь, что давно отрепетированные до последней ноты "Хризантемы" не дадут пропасть. Так и вышло: голос не дрогнул, высокие ноты прошли как надо, и за второй куплет Анютка взялась уже совсем уверенно. Слёз она не вытирала, зная: будет только хуже.

Опустел наш сад, вас давно уж нет,Я брожу одна, вся измучена,И невольные слёзы катятсяПред увядшим кустом хризантем…

Как всегда, ожидая, пока гитары окончат проигрыш между куплетами, она спустилась в зал и только сейчас случайно взглянула на гостей, ради которых её, больную, погнали выступать. Грузинский князь, против её ожидания, был совсем молод. Ей навстречу приподнялся из-за стола почти мальчик в форме офицера пехотных войск. Анютка увидела бледное лицо с высоким чистым лбом, курчавые усы, чёрные, без блеска, глаза, глядящие на неё с таким восхищением, что Анютке вдруг стало не по себе. Так на неё не смотрел даже купец Медянников, к которому Гришка отправлял её на содержание. Мягким жестом руки Анютка прикоснулась к рукаву князя, усаживая его на место, встала возле столика и, мысленно проклиная бегущие по лицу слёзы, допела романс:

Отцвели уж давно хризантемы в саду,Но живёт всё любовь в моём сердце больном…

Гитары смолкли. Зал зааплодировал, но как-то неуверенно: никто не мог понять этих слёз певицы. Анютка улыбнулась, раскланялась, вернулась к хору.

Неуверенно спросила у хоревода:

– Мэ уджява[149]?

– Умарава! Дыкх, сыр о рай дыкхэла[150]! - в тон ответил Конаков. Улыбнулся в зал, взял на гитаре бурный аккорд, и раздосадованная Анютка поняла, что вместо спокойного отъезда домой ей предстоит петь "Не спрашивай, не выпытывай". Прежде ей нравилась эта задорная песенка, но сейчас, когда хоревод не сдержал обещания отпустить её, когда ей не позволили минуты передохнуть, не дали даже вытереть слёз, от ярости перехватило горло. Анютка понимала, что Конаков не сдержал своего слова из-за мальчика-князя, из-за его восхищённого взгляда, рассчитывая поближе "подманить" грузина, и был, в общем-то, прав, но отчаяние пополам с горечью вытеснили всякий здравый смысл.

"Ну, подожди, живоглот! Вот не хочу петь "Не спрашивай" - и не стану!" Анютка сузила глаза, высоко подняла голову, глубоко вздохнула, чтобы, не дай бог, не разреветься снова, и вместо "Не спрашивай, не выпытывай" запела шутливый вальс "Друзья мои":

Друзья мои, что это значит –Любить безумно всей душой?Когда дрожит от страсти сердце,Полезно думать головой!

Вальс исполнялся в той же тональности, что и "Не спрашивай", и в зале никто ни о чём не догадался. Стоя спиной к хору, Анютка знала, что цыгане сейчас исподтишка, удивлённо переглядываются. Краем глаза она ухватила сердитый взгляд Конакова, но ей было уже всё равно.

Бог мой, зачем, увлекаться зачем?..

Анютка вдруг запнулась посередине куплета. Молодой князь, несмотря на то что товарищи пытались удержать его, решительно вышел из-за столика и направился к ней. Всё ближе, ближе были тёмные глаза без блеска, робкая улыбка. Остановившись перед певицей, князь щёлкнул каблуками, склонил курчавую голову, и Анютка поняла, что он приглашает её на вальс. Тут она растерялась окончательно: такого ресторан Осетрова ещё не видел. Но хоревод, моментально сообразивший, что к чему, повернулся к хору, взмахнул гитарой, и два десятка голосов подхватили песню:

Бог мой, зачем, увлекаться зачем?Если можно осторожноПоиграть - и перестать!

Анютке оставалось лишь обворожительно улыбнуться и положить руку на широкое плечо стоящего перед ней мужчины. В следующий миг перед глазами закружились стены, белые скатерти и свечи, свечи, свечи… Анютка, танцевавшая весьма посредственно, бога благодарила за то, что хотя бы не давит ног кавалеру, и удивлялась, как это они, танцуя на таком крошечном пятачке, до сих пор не налетели на чей-нибудь стол. Но грузин вальсировал превосходно, ловко избегал углов, улыбался и в упор смотрел на растерянную певицу своими бархатными глазами.

"Господи, вот принесла его нелёгкая…" - Анютка машинально поворачивала голову то вправо, то влево, чтобы она не так кружилась. - "И что теперь будет? Выкинут меня завтра из хора, вот что. И слава богу! И очень нужно!

И сама уйду! Вот дотанцуем сейчас, и - гори они все купиной неопалимой!" Вальс кончился. Грузин галантно поклонился, отвёл запыхавшуюся Анютку на её место в хоре, но та не стала садиться. Злобно поглядев на подошедшего хоревода, сквозь зубы сказала: "У-хо-жу!" - и, не глядя ни на кого, быстрым шагом скрылась за занавесью. Последнее, что она слышала, был растерянный голос князя, о чём-то расспрашивающего Конакова.

Анна Снежная сумела героически дойти до "актерской" и даже начала было переодеваться, но, когда она нагнулась снять туфли, в глазах вдруг потемнело, и Анютка неловко опустилась на скрипучий стул. В висках стучал жар, она судорожно сжала их холодными руками. "Господи, да что ж это… Вставай, пропащая!" Но встать не получилось. В голове так отчаянно шумело, что Анютка не услышала, как скрипнула дверь, не заметила, как в комнату кто-то вошёл. И вскочила как ошпаренная, когда этот "кто-то" тронул её за руку.

– Господи, кто тут?!

– Это я, - сказал смущённый голос с мягким акцентом. - Князь Давид Ираклиевич Дадешкелиани, подпоручик Эриванского гренадерского полка, к вашим услугам. Для вас - просто Дато.