Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов

Боцман еще раньше, во время своей зимовки на пароходе «Ставрополь» у чукотских берегов, завел нарту чукотских собак и поэтому великолепно знал все их повадки и привычки.

Пока боцман вынимал из самолета собачью упряжь, нарту и несколько пудов моржового мяса (собачьего корма), челюскинцы рассматривали этих маленьких собак, которые, как многим казалось, и пустую нарту с места не сдвинут…

Наконец боцман запряг собак, положил в нарту пудов 15 груза, который нужно было с аэродрома отвезти в лагерь, крикнул «поть-по, поть-по!» и поехал.

Тогда-то челюскинцы с благодарностью посмотрели вслед удалявшимся с грузом собакам. Ведь если бы не эти собаки, то 15 пудов пришлось бы нам через торосы нести в лагерь на своих плечах.

В лагере собаки почувствовали себя очень хорошо. Боцман накормил их привычным для них кислым моржовым мясом. Затем все они, сбившись в кучу, заснули.

Следующие дни были днями большого количества полетов.

И наши собаки почти весь день возили из лагеря на аэродром тяжелые приборы, ценные вещи и багаж отлетающих. Всего они перевезли пудов около ста. А не будь их, весь этот тяжелый груз опять-таки пришлось бы на скверных санях или на плечах носить самим челюскинцам, что с каждым часом становилось бы все труднее, так как с отлетом каждого самолета количество челюскинцев на льду уменьшалось.

Собаки Ушакова заслужили общую признательность и стали любимцами всего лагеря. [369]

Особенно много наши четвероногие друзья поработали в последний день жизни лагеря, когда в нем осталось всего шесть человек.

И челюскинцы достойно отблагодарили свой четвероногий транспорт за хорошую работу. Ни одна из собак не была оставлена на льду. В последний день их поместили в один из трех самолетов и благополучно привезли в Ванкарем.

На этих собаках некоторые челюскинцы ехали потом из Ванкарема в Уэллен. [370]

Радист Э. Кренкель. Разговоры с миром

В первые дни радиопалатка была оборудована совсем плохо. Аккумуляторы стояли, едва прикрытые войлоком. Палатка оказалась настолько низкой, что стоять в ней было совершенно невозможно. Посреди палатки — камелек. Труба выведена прямо кверху. Вначале в палатке жили Бобров, Иванов, Стаханов и я. Потом сюда перешел Шмидт.

24 февраля палатка была переоборудована. Мы вырыли в снегу яму до самого льда (приблизительно на полметра), на лед положили люковицы от трюма погибшего «Челюскина», у задней стенки палатки сделали узенький столик из неструганных досок; под столом и в углу стояли аккумуляторы, а на столе — передатчик и приемник.

Сверху спускался фонарик.

Этот стол был священным местом, и я всегда страшно огрызался, если кто-нибудь пытался ставить сюда кружки с чаем или консервные банки. [371]

Нелетные дни

По установленному порядку вставать надо было к шести часам утра. Это был час первого разговора нашей радиостанции с Уэлленом.

В половине шестого, ежась от холода, первым обыкновенно вставал Иванов. В палатке температура за ночь всегда падала и к утру почти равнялась наружной. Иванов разжигал камелек, ставил на огонь самодельное ведерко с кусками льда, чтобы приготовить воду. Вторым за три-четыре минуты до шести часов вскакивал я. Сразу же садился за передатчик. Уэллен был всегда точен, так что вызовов повторять не приходилось.

Мы сообщали местоположение лагеря и обменивались утренними сводками погоды. В нелетные дни на этом разговор прекращался часа на три-четыре.

К моменту окончания работы с Уэлленом у Иванова уже был налажен утренний чай. Проснувшиеся Шмидт и Бобров завтракали, сидя на мешках. Приходил Толя Колесниченко, начальник штаба общественных работ, советовался, сколько людей послать на аэродром.

В теплые безветреные дни — при наличии воды — мы умывались. Около 12 часов раздавался сигнал. У камбуза звонили… Обитатели лагеря тянулись туда — кто с ведерком, кто с чайником, кто с миской.

В посуде у нас ощущался недостаток.

Вечером неизменное домино: Шмидт, Бобров, Бабушкин, Иванов. Они занимали всю маленькую палатку, и на это время я обычно уходил в гости. «Иду в гости» — это означало в таких случаях: иду спать.

Я забирался в одну из палаток, выискивал свободное место и заваливался спать.

Иногда заходил в палатку научных сотрудников. Там играл патефон. Занятно было в слабо освещенной палатке среди обросших бородами чумазых жителей лагеря Шмидта слышать голос Жозефины Беккер.

Все это в тихие, так называемые нелетные дни. В летные дни «ходить в гости» не приходилось. Я и обедал урывками, между двумя переговорами, часто не снимая наушников с головы. Связь держал каждые четверть часа, до позднего вечера или до того момента, когда с берега сообщали, что по тем или иным причинам вылет откладывается. Случалось, что нам сообщали о вылете самолета; женщины и дети одевались, шли на аэродром, но в то время когда они находились в пути, лагерь получал сведения, что самолет вернулся. Потом мы стали осторожнее и после сообщения о вылете самолета ждали еще полчаса. [372]

Нас утешает Людочка Шрадер

Люда Шрадер, уэлленская радистка, из окна своей радиостанции могла хорошо видеть аэродром.

И вот начиналось…

В семь утра сообщение: «Один мотор запущен». Через 20–30 минут: «Запушен второй мотор…» Спустя еще несколько минут осторожное: «Один мотор как будто что-то плохо работает». Через 10–15 минут: «Мотор совсем остановился; остановили и другой мотор; слушайте нас через час».

Через час Люда радостно сообщает:

«Опять пущены моторы; самолет рулит по аэродрому, делает пробежку… Ах, нет, подождите! Почему-то остановился…»

Почему?

Неизвестно! Аэродром далеко, никто на радиостанцию не приходит, Люда сообщает лишь то, что она видит в окно…

Но вот другие вести:

«Самолет пошел в воздух… Скрылся из виду».

В лагере радость. Очередная партия собирается на аэродром. Назначаем еще один разговор с Уэлленом, еще одну проверку, не вернулся ли самолет.

Было несколько случаев, когда самолет возвращался через 15–20 минут. Такие дни тянулись страшно долго и выматывали всех.

Людочка все утешала нас:

«Сейчас узнаю. На радиостанции никого нет. Подождите. Слушайте через 10–15 минут».

Так проходил день. В напряженном ожидании — сначала разговора с Уэлленом, потом самолета.

Людочка Шрадер отличалась тем, что всегда, даже без особой просьбы, сообщала нам все новейшие сведения. Ей, бедняжке, приходилось на своих плечах выносить всю тяжесть аварийных переговоров. Я подсчитывал: были сутки, когда она работала с 12 радиостанциями.