Дело совести (сборник) - Блиш Джеймс Бенджамин

Именно поэтому, утверждает Лем, и с ним невозможно не согласиться, концепция дьявольских «артефактов и бутафории» представляет собой попросту ребячество: единственным орудием сатаны оказывается Блиш, поскольку именно автор искусственно «поддерживает существование атеистически идеальной литианской цивилизации». При этом не следует забывать, что Блиш не собирался создавать какую-то новую метафизику — ни еретическую, ни всего лишь по-иному интерпретирующую универсум материальных фактов. Это следует хотя бы из того, что папа Адриан VIII в романе не отлучает еретика Руис-Санчеса от церкви, а лишь разъясняет, что сатана реально ничего не создает, он может только заставлять нас галлюцинировать. «К сожалению, — завершает свой анализ Лем, — Блиш совершенно запутался в том, что сам же и создал… Если экзорцизмы отца-иезуита подействовали — выходит, Лития, вопреки утверждению папы Адриана VIII, была вовсе не галлюцинацией? А если дело исключительно в ошибке, допущенной в своих расчетах Кливером, — к чему все богословские спекуляции? Блиш и сам толком не знает, что хочет сказать, кроме, естественно, удивительной истории, местами довольно интересной (только не там, где грохочут пушки теологической аргументации)».

IV

Так что же остается, как говорится, «в сухом остатке» после столь сокрушительного анализа?

Как ни странно, превосходный роман. Ибо, обращаясь к вопросам морали и веры, к тематике метафизической и богословской, Блиш, на мой взгляд, лишь использовал все это как материал. Подобно тому, как использовал в качестве косвенного прототипа для своего Руис-Санчеса великого французского палеонтолога, философа и теолога Пьера Тейяр де Шардена (1881–1955), иезуита с 1899 года, за свои идеи также побывавшего на грани отлучения от церкви, однако отделавшегося лишением кафедры в парижском Католическом университете и запретом на любые публикации (его блистательный «Феномен человека», на мой взгляд, должен если и не быть настольной книгой, то уж во всяком случае непременно стоять на полке у любого интеллигентного человека).

Из этого материала Блиш выстроил сделанный на совесть роман — потому-то книга и была восторженно встречена любителями фантастики, на что не без горестного удивления сетовал в своем анализе Лем. То же обстоятельство, что оные поклонники жанра сочли главным материал, а не здание, из него возведенное, — это уже дело их, читателей, совести. Так же, как нашей с вами — разобраться в этом хитросплетении.

А теперь позвольте выполнить обещание и вернуться к тезису нашего питерского Философа о «третьем конце палки». (В этом своем тезисе, замечу, Философ проявил себя истинным продолжателем отечественной литературной традиции. Помнится, в одной из повестей Лескова рассказывалось, как в лесу было обнаружено мертвое тело, а возле него — один конец палки; второй полиция, сколько ни искала, так и не нашла… Тоже, между прочим, открытие — «палочный монополь».)

Удивительный Лему успех блишевского романа в немалой степени обусловлен тем, что написан-то он отнюдь не в католической парадигме (это, если помните, относится к Толкину, не ко Блишу), а в традиционной для нашего мышления биполярной логике, вошедшей в наши плоть и кровь с античных времен. Теза — антитеза… Добро и Зло. Ад и Рай. Бог и Дьявол. Любовь и ненависть. Свой и чужой. Множить подобные противопоставления можно до бесконечности. Складывается впечатление, будто в качестве некоей всеобъемлющей метафоры перед сознанием (или подсознанием) нашим непрестанно маячит магнит с его взаимопритягивающимися полюсами… Оценка этих полюсов — дело особое. Тут мы все очень любим и максималистские крайности, и резвые парадоксы. Помните:

Я часть той вечной силы, Которая, стремясь ко злу, свершает благо…

писал один поэт.

Стремясь ко злу, творим мы вечно зло, А если нет — нам просто повезло…

дополнял другой.

Впрочем, оценки — они оценки и есть, не о них сейчас речь. А о том, что мир вовсе не исчерпывается излюбленной нами двоичностью. Он как минимум троичен, а в максимуме — многополярен (прошу не поминать в этой связи нынешние геополитические дебаты). И очень часто третьим полюсом оказывается как раз пресловутая «середка» нашего Философа. Причем это вовсе не обязательно «золотая середина». Недаром же в Священном Писании, в Откровении Иоанна Богослова, сказано: «…о, если бы ты был холоден, или горяч! Но тепл ты еси, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих». Важно не то, Добро или Зло являет собою третий полюс — важно, что он есть и придает устойчивость всему построению.

Тысячелетиями в нас вбивалась логика tertium non datur — третьего не дано, что чрезвычайно удобно для воспаленной совести, алчущей однозначных решений. Но мы-то с вами знаем, что болезнь сия порождает инквизиторов да революционеров… Нет — дано! Всегда дано. Между знанием и незнанием лежит полузнание, опаснейшее из состояний ума. Между верой и неверием (которые, согласно китайской пословице, равновеликие силы) лежит суеверие — опаснейшее из состояний души.

Между Злом и Добром лежит равнодушие — «…но бойся равнодушных, ибо только с их молчаливого согласия совершается всякое зло на Земле»… И в то же время где-то посередине между ледяными шапками Северного и Южного полюсов всегда лежат благодатные тропики — наблюдение не только физико-географическое, но и расширительно метафорическое.

Однако Блиша все это интересовало менее всего. Биполярная модель гораздо более соответствовала его творческому замыслу. Вспомните лемовское утверждение, будто единственным орудием сатаны оказывается в итоге сам Блиш. Интуитивно Лем и в этом оказался очень близок к правде, хотя и ошибся, суди роман с позиций логики и богословия, а не исходя из авторских установок и задач. Блиш не орудие Дьявола. Он — демон-искуситель, извечно оставляющий «след раздвоенного (не растроенного, заметьте!) копыта». Именно таким следом и является финал «Дела совести»: понимай как хочешь. То ли состоялось изгнание бесов и рассеялось наваждение, то ли грубо материалистически провалился эксперимент физика-двоечника… Понимай; и понимание твое — на твоей совести.

Только — добавлю за Блиша, который с того света ничего уже не скажет — не ищи в романе большего, чем роман. Это ведь только у нас, в России, издавна принято считать, что «поэт больше чем поэт». А в остальном мире поэт — он поэт и есть. И этого больше чем достаточно.

Признаться, я полностью с этим согласен.

А вы?

Андрей Балабуха