Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

— Он распустил большую часть солдат и отослал их в Италию, — продолжал читать Мардиан.

Итак, у него осталось против меня всего-то семьдесят пять тысяч человек. Какое облегчение!

— Главная проблема для него — чем платить легионерам, сообщил Мардиан.

— Он заплатит им, захватив Египет, — отозвалась я.

Неожиданно я поняла, что это чистая правда. По сравнению с возможностью запустить руки в мою сокровищницу все будущие затруднения, связанные с присоединением Египта и управлением страной, ничего не значили. Октавиан построил свое восхождение к вершинам власти на обещаниях, а теперь пришло время платить. Где ему взять средства, как не у меня?

Я должна заплатить за собственное поражение.

Нет, такому не бывать. Лучше я уничтожу сокровища!

«Как быстро решаются вопросы — сами собой! — подумалось мне. — Это потому, что выбор становится все более узким».

Десятью днями позже Мардиан зачитал новую депешу. В ней сообщалось, что Октавиан переместился на остров Самос, где устроил зимние квартиры.

— Значит, он выступит против нас весной, — сказала я.

Если не раньше. Как мало времени! Как мало осталось времени!

— Хм… — Мардиан мялся, теребя брошь, скреплявшую на плече его плащ. — Хм…

— Если ты не решаешься, давай я прочту сама, — сказала я, заметив, что ему не по себе.

— Хорошо.

Он отдал мне письмо.

Октавиан принял подвластных Риму царей и произвел новые назначения. Правители, сумевшие убедить его, что искренне поддерживают Рим, остались на своих престолах. Так сохранили власть Аминта, царь Галатии, успевший заявить о своей верности Полемон Понтийский и царь Архелай Каппадокийский. Я не могла их винить. Антоний исчез — что еще им оставалось делать?

Все решила не морская битва при мысе Актий, а капитуляция сухопутной армии. Без нее Антоний утратил положение главы римской партии, каковым до того момента являлся.

А потом я прочитала сведения об Армении. Хотя я позаботилась об Артавазде (он был казнен), его сын Артакс сразу после битвы при Актии захватил трон и на радостях перерезал всех римлян. Римская провинция Армения перестала существовать. Дар Антония Риму, завоеванный им трофей, был отбит.

— Неужели от его деяний ничего не сохранится? — вскричала я.

Только памятник в моем мавзолее? И это все, что осталось от человека, владевшего половиной мира, распоряжавшегося судьбой царств и переставлявшего престолы, как хозяйка переставляет мебель? Это казалось худшей из возможных кар — она простиралась и за пределы его земного существования.

— Такова участь побежденных, — тихо произнес Мардиан. — Победители отнимают то, что им нравится, и жалуют по своему усмотрению. — Он вздохнул. — Ты сама знаешь, и в нашей стране фараоны часто стирали со стел имена своих предшественников. Некоторые имена утрачены навсегда, и мы о них никогда не слышали.

Да. Но чтобы такое случилось с нами!..

Разлив Нила достиг высшей точки, затопив окрестные поля, а потом вода пошла на убыль. Мардиан с гордостью доложил мне о видах на урожай.

— Он будет лучшим на недавней памяти, — заверил меня советник. — Если, конечно, не вмешается нежданная напасть вроде саранчи.

Он принес темные сладкие лепешки, сочившиеся медом.

— Урожай поспеет как раз вовремя, чтобы обогатить Октавиана, — буркнула я, откусив краешек лепешки.

Она была слишком липкой: как ни старайся, запачкаешь и пальцы, и лицо.

Были, однако, и другие новости. Ветераны, отправленные Октавианом в Италию, ропщут. Они требуют немедленного предоставления им земли и полной уплаты просроченного жалованья. Недовольство достигло таких масштабов, что даже Агриппа стал терять контроль над ситуацией. Октавиану, невзирая на опасности зимнего плавания, пришлось срочно возвращаться в Рим. Узнав, что он покинул нашу часть мира, я испытала огромное облегчение. Возможно, он увязнет там в раздорах и дрязгах, что даст нам время оправиться и окрепнуть.

С другой стороны, это означало, что в конечном счете он непременно явится. Время обещаний истекло. Теперь только золото позволит ему сохранить власть.

Мое золото. Он придет, чтобы взять его.

«Такова участь побежденных. Имена стираются вместе с памятью о существовании, ничего не остается».

Должен быть какой-то способ обойти Октавиана, не дать ему одержать полную победу над памятью о нас, над самим фактом нашей жизни. Я уже убедилась, что он упорно сочиняет собственную версию событий, предназначенную для собственного прославления и нашего очернения: например, выдумка о том, что солдаты храбро сражались, пока Канидий не бросил их. Или другая побасенка, вовсю распускавшаяся сейчас: будто бы я трусливо бежала от мыса Актий, а Антоний, ослепленный любовью, бежал вместе со мной. Одержав победу, Октавиан рассчитывал оставить потомкам свою версию этой войны. Наша сторона должна быть стерта из людской памяти.

Эта мысль пришла ко мне в унылые промозглые дни поздней осени, когда начавшиеся шторма надолго отрезают Александрию от мира. Именно тогда я начала писать историю своей жизни, своих стремлений и чаяний. Я решила: дабы противостоять лжи, необходимо написать чистую правду обо всем, что со мной происходило. Но, конечно же, для меня было очевидно, что мои воспоминания необходимо сохранить в тайне, а текст спрятать в надежное место — такое, где Октавиан не найдет его и не уничтожит. Нельзя по примеру Антония помещать свое завещание в общественный архив. Нет, я отошлю свитки в Филы, где они будут приняты в качестве подношения Исиде и укрыты в ее святилище. А копии отправятся еще дальше на юг, в Нубию, к моей сестре-правительнице кандаке. Рим не дотянется до них, пока не придет день и не найдутся уши, чтобы выслушать правду побежденных. Такой день настанет непременно. Когда мои воспоминания явятся миру — это ведомо Исиде.

Кандаке… она давным-давно предупреждала меня насчет римлян. Теперь она станет последним прибежищем моей правды.

Итак, я вызвала двух доверенных писцов и начала диктовать им мою историю. Ту самую, которую вы сейчас читаете.

Тебе, о Исида, мать моя, прибежище…

И так далее, до сего момента. Оказалось, что воспоминания странным образом заполняют мои дни. Я оживляла прошлое, нанизывая события на нить памяти одно к другому, как бусины в ожерелье, и надеялась, что они сложатся в узор. Принято считать, что большую картину можно рассмотреть только издали, а когда речь идет о картине жизни, не имеется ли в виду удаление во времени? Это означает, что мне не дано постичь значение собственной жизни, пока она еще длится, пока я жива. Я пыталась быть честной и точно записывать все, что происходило. В конце концов, мои воспоминания предназначаются не для современников, но для тех, кто, возможно, пребывает в неведении относительно описываемых событий. Возможно, эти записки на многое откроют глаза.