Балаустион - Сергей Конарев

Время шло, звенело оружие, жесткие подошвы эндромидов топтали пол, а Леонтиск держался. Это безмерно злило Ипполита, не ожидавшего такого упорного сопротивления со стороны калеки.

— У вас в Афинах все такие трусы? — воскликнул, отступив на шаг, «белый плащ». — Ты ведь не сделал ни одного выпада!

— Мне и нужен только один, — по тому, как тяжело выдохнул это Леонтиск, и Галиарт, и, что хуже того, Ипполит, заметили, как он утомился.

— Ха, да ты сдыхаешь, слизняк, — удовлетворенно заметил «белый».

— Но сдохнешь ты, — сын стратега отер культей стекающий по щеке пот.

— Скоро я заткну твою пасть, неженка, — Ипполит возобновил атаки с удвоенной силой.

Спешка сыграла с ним злую шутку: сильнейший выпад, который должен был пронзить противника насквозь, провалился в пустоту, когда Леонтиск проворно отскочил в сторону. Этот прием, показанный ему воякой Созигеном, так и назывался — «проткни воздух». Теперь резкий разворот через плечо, воздух визжит, разрезаемый мечом… Изменившись в лице, Ипполит поспешно выпрямился… впрочем, недостаточно поспешно — зеркальный астрон афинянина самым концом острия чиркнул по его лбу.

— Есть! — радостно завопил Галиарт. Он десятки раз видел, чем заканчивались подобные ранения в учебных боях и состязаниях.

Ипполит тоже это знал. Яростно размахивая перед собой клинком, чтобы не подпустить противника, он тщетно пытался оттереть глаза от заливавшей их крови. Увы, недолго — стремительный удар обрушился на его правое запястье, сломав кость и вышибив меч.

— У-у-ух! — взвыл Ипполит, упав на колени и схватив раненую руку целой. — Я сдаюсь! Во имя богов… Пощады!

— Девчонки, которых ты убил, наверное, тоже просили сжалиться, — закричал Леонтиск, замотав в кулак длинные волосы спартанца. — Прими же собственное милосердие, пес!

С этим он ударил Ипполита мечом в пах. Дико заверещав, тот сложился вдвое, упал на бок и мелко засучил ногами. Подол его хитона моментально пропитался кровью и мочой. Галиарт сглотнул, гадая, от чего так запершило в горле — от ударившей в ноздри вони или от жуткого зрелища агонизирующего человека.

— Тьфу, падаль, — поморщился Леонтиск.

Галиарт нервно выпустил воздух сквозь зубы.

— Радуйся, что на его месте не ты, — выдавил он. — Дурень нарвался на твой меч случайно. Будь я проклят, если еще когда-нибудь позволю тебе играть в бабки со смертью! Идем, этот получил свое.

— Клянусь Меднодомной! — Леонтиск был белым, как полотно. — Меня этот скачок едва не доконал. Кажется, в ноге что-то сместилось, боль дикая. Эвнома охотно оставляю тебе, а я сегодня больше не танцую. Проклятье, дай-ка руку.

— Идем.

Не успели они сделать и трех шагов, как плотно прикрытая дверь распахнулась, и в перистиль заглянул Коршун. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло.

— Я так и знал, что это вы здесь гремите, — усмехнулся он.

— Ипполит… отправился повидать предков, — буркнул Леонтиск.

— Поздравляю. Жаль, что хряка Эвнома вам так легко заполучить не удастся. Он там же, на столе в кабинете, рядом с трупом хозяйки. Мы решили не нервировать старого пердуна Фебида такими картинками и проводили в библиотеку, там он сейчас и чирикает с Эпименидом. Но я бы на вашем месте не стал рисковать. Если эфор узнает, что вы режете граждан Лакедемона как свиней, боюсь, вам не помогут ни громкие имена отцов, ни защита командира.

В черных глазах Лиха Леонтиск заметил странное выражение — одобрение, уважение?

— Поглядим, — сдержанно сказал Галиарт, — авось боги да пошлют какую-нибудь счастливую случайность. Но если Эвном и избежит сегодня кары, я встречусь с ним в ближайшем будущем.

— Только поторопись, — хмыкнул Лих, удивленно подняв бровь — мол, ты-то здесь при чем? — Возможно, до этого дня он и осмелился бы остаться в городе, надеясь на покровительство Леотихида, но теперь… многое должно измениться. Скорее всего, он дунет из города куда-нибудь подальше. На годик-другой, пока не поутихнет шум, а то и насовсем.

— Учту, — кивнул Галиарт.

Поднявшись наверх, они прошли в библиотеку. В длинной прямоугольной комнате, три стены которой были заняты стеллажами со свитками, эфор Фебид вершил свой допрос. Эпименид, черный от горя и выглядящий древним стариком, сидел на стуле, низко опустив голову, и отвечал на вопросы мертвым голосом, то и дело прерывая речь сухими рыданиями. Леонтиск внезапно почувствовал к этому человеку острую жалость.

Пирр сидел между эфором и Леонидом, вперив в предателя жгучий, полный ненависти взгляд. Неподалеку, скрестив мощные руки на выпуклой груди, прислонился к стене гиппагрет Иамид, слушавший признания лафиропола с не меньшим вниманием. Мелеагр, заложив руки за спину, прохаживался вдоль длинной стены. Печать страха, лежавшая на его лице с того момента, как отряд Лиха оказался заперт в особняке Эпименида, с появлением эфора исчезла, и теперь он азартно помогал в допросе. Из «спутников» в библиотеке находился только Ион, по обыкновению примостившийся в углу с дощечками для письма и стилосом. Галиарт смутился, боясь вызвать недовольство эфора, и хотел выйти, но тот даже не обратил на них внимания. Лих потянул их к низкому мраморному столику, на который они и уселись. Леонтиск откинулся на стену и прикрыл глаза, пытаясь справиться с острой болью в лодыжке и все еще трясущимися после поединка руками.

— Царь был обречен с самого первого дня нашего прибытия на Крит, — дрожащий голос Эпименида выдавал жестокие нравственные муки, испытываемые этим человеком. — Убийца подсыпал ему в питье медленный яд, который убил бы государя через месяц, даже если бы из затеи с царевичем ничего не получилось. Возможно, убийца сделал так оттого, что не вполне доверял мне, дабы у меня не появилось искушения раскрыть его план царю или ожидавшемуся на острове царевичу….

— С этим все ясно, но ты забегаешь вперед, лафиропол, — мягкий голос Мелеагра струился, словно фракийский мед. — Без сомнения, в заговоре принимали участие и критяне, без их помощи хитроумный план Горгила не смог бы сработать.

— Я не знаю многого — мне говорили только то, что я должен был знать, чтобы исполнять свою роль, — голос Эпименида сорвался. Отдышавшись и несколько раз сглотнув, он продолжал. — Мне известно лишь, что убийце содействовал царь Полидор. Душегуб как-то проговорился, что критский владыка и кто-то из лакедемонской знати давно составили заговор, имеющий целью убийство государя Павсания, но новые планы отменяют старые, так он сказал. Когда государь Павсаний занемог от зелий убийцы, царь Полидор распорядился перевести его из старых покоев в новые, в которых был хорошо замаскированный тайный ход.

Пирр, хрустнув кулаками, глянул на Иамида, а Лих, не выдержав, воскликнул:

— Где он находился, сто тысяч демонов? Мы облизали в опочивальне каждую проклятую пядь!

— Некий механизм поднимал плиту в потолке уборной, и туда можно было попасть из потайной комнаты наверху. Убийца, похваляясь, показывал мне шелковую веревку, по которой он спустился в покои государя, а затем покинул их.

— Потолок, во имя всех богов, — Ион с отвисшей челюстью на миг оторвался от записей.

— Так ты, предатель, проводил время в беседах с Горгилом, смаковал с этим чудовищем детали вашего гнусного злодеяния? — Пирр старался сдерживаться в присутствии эфора, но по красным огонькам в глазах царевича Леонтиск понял, что тот вне себя от злобы.

Эпименид на миг поднял покрасневшее лицо, затем соскользнул на пол и, стоя на коленях, залился слезами.

— Клянусь тебе, храбрый юноша, я разговаривал с негодяем только по необходимости. Уже тогда я начал понимать, что совершил ужасную ошибку, согласившись сотрудничать с заговорщиками. Я знал, что мои собственные дни сочтены, и хотел лишь сохранить жизнь моей несчастной семье… Но боги покарали меня за предательство с чудовищной жестокостью, доказав мне, слепцу, очевидную истину — нельзя купить одну жизнь ценой другой. Все, кто был дорог мне, ради кого я пошел на преступление, мертвы, — за исключением бедняжки Клеобулиды. Моя собственная жизнь теперь не имеет смысла, вина моя ужасающа, и каждая новая минута этой жизни жжет меня страшной мукой. Я желаю и прошу только об одном — позволить мне найти успокоение в смерти.

— Ты просишь легкой смерти, гад, — нехорошо усмехнулся Коршун.

— Мой молодой господин, — Эпименид смотрел только на Пирра, — я с благодарностью приму любые муки, каким бы ни подверг меня твой палач. Пусть они станут хоть каким-то искуплением за совершенное мною зло.

— Что дадут мне твои страдания, Эпименид? — горько покачал головой Пирр. — Разве они вернут мне отца? Умри, и будь проклят.

Тут заговорил эфор Фебид, и его густой голос заполнил все пространство помещения.