Однажды орел… - Энтон Майрер

Взглянув на Рэндолла и заметив, что тот, сверкая глазами из-под очков, радостно улыбается, Шифкин пробормотал:

— Громкая победа на Мэдисон-сквер-гарден. Рэндолл нахмурился и заметил:

— Брось, Шиф. Сегодня такой большой день.

— Я вот слушаю и слушаю, но о пятьдесят пятой почему-то ни слова,

Рэндолл пожал плечами, а Мид спросил:

— А в чем дело? Разве есть что сказать?

— Многое, — ответил Шифкин. — Очень многое…

Шифкин прислушивался к вопросам и ответам и к нестройному праздничному гулу в этом красивом зале с мозаичными стенами, и его раздражение все возрастало. Ошеломляющие контрасты! Он никак не мог привыкнуть к ним. Его всегда возмущал и злил резкий переход оттуда, где от страха замирает сердце и пересыхает во рту, где вокруг тебя только грязь и разрывы, в места, подобные этому, где никто не испытывает ни тревоги, ни отчаяния, ни гнева, где в прохладном свежем воздухе раздается беззаботная, бессмысленная болтовня. Он слышал, как корреспондент Ассошиэйтед Пресс Йортни задавал вопрос об обстановке в гавани Калао, а перед его взором все еще стояло лицо санитара-негра, когда тот узнал, что человек, которого он только что притащил, давно мертв; или образ того отчаянного сержанта с большой рыжей бородой, который с хохотом палил по джунглям. Шифкину довелось повидать и лишения, и тяжкий труд, и ужасы, но он оказался совершенно неподготовленным к представшему перед ним зрелищу паники, разложения ранее дисциплинированных частей и боевых цепей, перерыва всякой связи и снабжения… И перед лицом всего этого — абсолютно потрясающие, железные нервы одного человека. Он вспомнил, как на рассвете второго дня, когда, судя по тому, как солдаты перебегают, закапываются в землю и от страха напускают в штаны, можно было понять, что обстановка стала исключительно опасной и даже самые спокойные начали терять присутствие духа, Дэмон говорил растерявшемуся капитану: «Зачем идти к ним, если можно заставить их Подойти к нам? По крайней мере нам не придется выковыривать их из земли». И позднее (или это было раньше?), обращаясь к минометному взводу: «Веселей, ребята! Мы заманиваем их на дистанцию выстрела из рогатки…»

Задолго до этого Шифкин перестал задавать вопросы, отбросив все мысли о том, чтобы оставаться сторонним наблюдателем. Вскоре получилось так, что он, пошатываясь, задыхаясь и выбиваясь из сил, несет с санитаром носилки, а его руки, казалось, вот-вот выскочат из суставов. Туда и обратно по тропе, на которой то здесь, то там раздаются смертоносные разрывы, визжат разлетающиеся во все стороны осколки, то и дело сбивая кого-нибудь с ног. Уходишь с раненым, а возвращаешься с патронами, гранатами и водой. И так час за часом, пока полуобнаженные, безмерно усталые люди не валятся с ног прямо на дороге и не засыпают мертвым сном. Когда наконец все кончилось и он подошел к изможденным, обросшим щетиной солдатам, которых он обслуживал в бою и которые теперь чистили оружие и натягивали колючую проволоку, он почувствовал мгновенно возникшую искреннюю привязанность к ним, привязанность, какой он никогда не испытывал в своей жизни раньше.

— Ну, что скажешь, Шиф? — спрашивали они его, дружески пожимая руку или похлопывая по спине, хотя но возрасту он годился в отцы большинству из них.

— Слушай-ка, а ты парень что надо! — сказал кто-то из них. — Да-а, одно время казалось, что они закидают нас дерьмом, правда? Я хочу сказать… Господи, уж если генерал решил… Да, старина Печальный Сэм все-таки остановил этих сукиных сынов…

— Генерала ранило, — сообщил им Шифкин.

— Не может быть! — раздалось сразу несколько голосов. Они уставились на него в замешательстве, в гневе, в страхе,

в горе; в глазах многих показались слезы.

— Нет, только не генерал… Где? Как это случилось?

— У опорного пункта на тропе, близ Илига.

— Да нет же, не может быть! А куда его ранило?

— В грудь, в плечо, в руку.

— Так он жив?… Он еще жив?

— По-моему, жив.

И затем — трудно поверить, — маскируя свое волнение потоком отборной ругани, они просияли от радости:

— О, он еще вернется!.. Послушай, Шиф, ты не знаешь генерала, это же… это тигр, мать его так, и хвост у него крючком… Черт возьми! Да ему даже если руку оторвет, так он ее проволокой прикрутит, смажет маслом, и она заработает лучше прежнего, это я тебе говорю!.. Он вернется!

— Надеюсь, вернется.

— Никаких «надеюсь». Вернется, вот увидишь.

— А куда же теперь, генерал? — весело спросил корреспондент «Юнайтед пресс информейшн».

— Джентльмены, мы направимся туда, куда прикажут. — Мессенджейл изобразил на лице чарующую, любезную улыбку. — Однако, я думаю, мы можем, не опасаясь, сказать, что наш девиз: «Вперед на север».

Послышался слабый смех. Затем корреспондент «Трибюн» Бингхэм, неофициальный старшина корреспондентов на театре военных действий, крупный мужчина с густыми пшеничными усами, большими голубыми глазами, сказал звучным низким голосом:

— Генерал, вы только что завершили операцию, явившуюся своего рода шедевром амфибийной войны…

— Запомните, это сказали вы, я этого не говорил! — прервал Бингхэма Мессенджейл, сверкнув глазами.

Когда хохот затих, Бингхэм, сдержанно улыбаясь, продолжал:

— …И наиболее примечательной особенностью всего этого — поправьте меня, если я ошибусь, — является то, что вы никогда до этого не командовали войсками на фронте. Я понимаю, это глупо — задавать сегодня такие вопросы, однако скажите нам: испытывали ли вы вообще какие-нибудь опасения, когда прибыли сюда, чтобы впервые принять на себя командование действующими войсками?

Мессенджейл нахмурился, повертел указку длинными пальцами:

— Я не сказал бы… Впрочем, известные опасения были, конечно. Опасения — это удел всякого командующего. Всегда может возникнуть что-то неожиданное, непредвиденное, что-то такое, что спутает все ваши планы. Возьмите камикадзэ, например. Это как раз и есть то самое неожиданное и непредвиденное. Но эта угроза, слава богу, касается прежде всего флота. Однако отвечаю на ваш вопрос, мистер Бингхэм. Нельзя сказать, чтобы я опасался чрезмерно. Успешно воевать — это значит правильно применять принципы, тщательно готовиться и прежде всего никогда не делать то, чего ожидает от вас противник. Я полагаю, что мы поступили именно в соответствии с этими принципами. В конце концов, один очень выдающийся генерал сказал однажды, что война — это не что иное, как масса случайностей, и хороший командующий не упустит возможности воспользоваться ими. В данном случае господа Отикубо, Колусаи и Мурасе предоставили нам исключительные возможности.

Снова приглушенный гул одобрительных восклицаний. Шифкин прикусил губу. Он был сравнительно новым человеком на этом театре военных действий и поэтому вопросов не задавал, предоставляя эту возможность другим. Но если никто не собирается сказать ни одного слова о…

— Генерал, — он сам удивился, что говорит так громко, — не могли бы вы сказать нам, как чувствует себя генерал Дэмон?

— Превосходно, мистер Шифкин. У него все великолепно. Мой старший адъютант был там менее двух часов назад и получил исчерпывающий доклад от полковника Уэйнтрауба. — Мессенджейл медленно перевел взгляд с Шифкина на других корреспондентов. — Я надеюсь, что отсутствие Ночного Портье не вызывает у вас особого беспокойства. Это великолепный солдат, как вам известно. — Губы Мессенджейла раздвинулись в раздражительной улыбке. — Он был бы сейчас здесь, вместе с нами, но не смог устоять перед соблазном, хотя бы на короткое время, изобразить из себя сержанта Йорка.

Одобрительные смешки в зале разозлили Шифкина еще больше.

— Насколько я разбираюсь, генерал Дэмон прибыл на передний край в район Уматока, чтобы спасти плацдарм высадки десанта, после того как четыреста семьдесят седьмой полк был атакован с фланга и смят — бой, в котором был убит генерал Крайслер…

Командир корпуса нахмурился.

— По-моему, вряд ли все это было так мрачно, как вы представляете. Вероятно, вы недостаточно знакомы с подвигами Ночного Портье под Моапорой и на Вокаи, мистер Шифкин. Он всегда вырывается вперед дальше чем необходимо, и для меня это было источником огорчений; однако такому стремительному агрессивному боевому командующему, каким является генерал Дэмон, приходится предоставлять свободу действий. Я убежден, что его присутствие очень помогло поднять ослабевший дух солдат на критических участках.

Мессенджейл выжидательно обвел взглядом зал, высматривая следующего желающего задать вопрос. Шифкин быстро спросил:

— Генерал, разговор шел о восемнадцатой и сорок девятой дивизиях. Не могли бы вы сказать несколько слов относительно пятьдесят пятой?

Отчего же, с удовольствием! Я считал, что это в основном уже принадлежит истории. Пятьдесят пятая вынесла на себе тяжесть безрассудных атак Мурасе, дралась великолепно, и ее заслуга состоит в том, что она перемолола большую часть двух японских дивизий — тридцать девятой и девяносто второй. Она действовала в духе лучших традиций армии.