На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Он лежал там больной и опустошенный от стыда. Как это могло случиться? То, что всегда было домом, теперь находилось на расстоянии пяти тысяч миль, и еще пара-тройка миль вверх и вниз, и единственным человеком, который там имел значение, осталась Мэйва, уменьшающаяся непоколебимая фигура на вокзале, на ветру и в необъятном солнечном свете, вес всего чистого металла под землей был сопоставим с ней и с тем, чего она хотела, видит Господь, хотела она всегда немногого.

— Твой папа провел там большую часть жизни... Всё, что он им дал и что получил взамен...их хищник купли-продажи, следы его крови до сих пор во всех уголках этой страны, до сих пор вопиют, если бы кровь могла говорить, конечно...

Наверное, отрадно думать о себе как об одном из святых странников Яшмин, но он знал, что его религией были Векторы, и что два вектора уже отступают в расширяющийся интервал пространственно-временного континуума, и он знал, как вернуться туда, не больше, чем о возвращении в Колорадо. Векторизм, в котором Кит, как ему однажды показалось, увидел трансцендентность, сопутствующий мир мнимых чисел, «потусторонний мир», в котором, как казалось легенде Йеля Ли де Форесту, он однажды путешествовал, всё-таки не показал Киту путь выхода из мира, управляемого действительными числами. Его отца убили люди, крикливая преданность которых, поскольку они могли призывать Иисуса Христа и его царство, принадлежала этой действительной оси и ничему иному за ее пределами. Кит продал дезинформацию, пришел к убеждению, что Геттинген будет еще одним шагом в путешествии к более абстрактным условиям, забывая, что всё еще путешествовал по билету Вайба, оплаченному со счета, гроссбух которого он хотел бы закрыть и уничтожить, безвольный гроссбух жизни без пометок, на краткий срок разбитый, разграфленный на дебиты и кредиты, слишком много подробностей остались не записанными. А Геттинген, открытый для вторжения всевозможных врагов, больше не был убежищем, так же как Векторы больше не были спасением Кита.

Где-то впереди, в тумане будущего, между этим городом и Венецией находился Скарсдейл Вайб. Конвергенция, которой избегал Кит, даже определив ее значение, еще ждала своего часа. Этому человеку слишком долго позволяли продолжать свое гнусное дело без расплаты. Всё, что было у Кита. Всё, что он сохранил. Всё, что у него было.

Когда свет начал просачиваться сквозь шторы, Кит снова уснул, ему снилась пуля, летящая в сердце врага, она летела много лет и много миль, то и дело попадая во что-то и рикошетя под разными углами, но продолжая свое путешествие, словно осознавая, куда должна лететь, и он понимал, что это движение зигзагами по четырехмерному пространству можно выразить в виде вектора в пяти измерениях. В каком бы количестве измерений он ни обитал, наблюдателю всегда нужно было одно дополнительное, n + 1, чтобы увидеть его и соединить конечные точки для получения одной векторной суммы.

Пока Кит продирался сквозь безрадостное и непродуктивное время, известное его знакомым китайцам как Час Крысы, а Риф развлекался в каком-то парном гидропатическом резервуаре с неопределенным количеством леди-туристок, отличавшихся эротоманиакальными наклонностями, Руперта Чирпингдон-Гройн устроила ночное веселье с Яшмин, в основном, к сожалению, сводившееся к переговорам — вопрос о сладком равенстве или хотя бы симметрии не поднимался.

Поскольку этот процесс контр-выпадов, флирта и лукавства был полон собственной малоинтенсивной эротической энергии, он, кажется, не обрушился в докучливую рутину, в которую он так часто превращается для мужчин и женщин, так что длинный вечер не оказался полным обломом. Яшмин получила десятиминутную передышку от переживаний по поводу своего неопределенного будущего, а ревность Руперты, животное с экзотическим рационом питания, насытилась. Женщины на самом деле удивились, увидев за шторами небо, окрашенное утренним светом, солнце собиралось озарить вершины гор, на озере уже появились несколько парусных лодок.

 Весь мир влюблен в любовь, кажется, кроме Кита, желания которого никто не принимал в расчет, и менее всего — он сам. Когда они с Яшмин встретились днем в Курзале, оба были рассеянны из-за недосыпания, и его объявление о повороте в Венецию для осуществления вендетты могло прозвучать несколько резко.

— Можно мне обсудить это с Братом Своумом? Он говорит, что мне нужно сесть на поезд в Констанцу, а если верить расписанию, которое он мне дал, чтобы добраться туда, нужно дополнительное время. Как ты думаешь, насколько он торопится?

— Думаю, для них основным пунктом была отправка меня в Геттинген. Ты была удобным элементом, ты выполнила свою работу. Ты больше не должна чувствовать себя обязанной им.

— Но это...другое, нам необходимо позаботиться об этом, пока есть возможность. А пока Риф думает, что я должен прикрывать его с тыла, я не могу уйти. Что бы ни произошло, надо действовать быстро.

   Она смотрела на него, нахмурившись.

  — Значит, отличная работа — твой билет в Кашгар, не так ли.

  — Может быть, ничего не случится.

  — Или, возможно, тебя убьют.

  — Яшмин, этот ублюдок разрушил мою семью. Что я...

 — Тебе можно лишь позавидовать. Тебе повезло — у тебя есть убежище. Имя, кто-то, кого можно привлечь к ответу. Слишком многие из нас вынуждены бессмысленно сидеть, пока что-то выйдет из тьмы, ударит нас и вернется туда, откуда вышло, словно мы слишком хрупки для мира счастливых семей, чьи беззаботные судьбы требуют принесения всех нас в жертву.

  — Но если бы это была ты, и у тебя был бы шанс...

— Конечно, я бы это сделала, Кит, — она задержала руку в его ладони настолько, насколько было нужно. — Я больше не могу строить свои собственные планы, эти люди из И. П. Н. Т. считают, что только благодаря им я до сих пор жива, и кто-то решил теперь взыскать долг.

 — Так что они забирают тебя обратно в Лондон?

— Сначала мы поедем в Вену, а потом — в Будапешт. Какой-то таинственный всплеск Парапсихологии. Я догадываюсь, что буду подопытной, но когда спрашиваю о подробностях, мне отвечают, что я не должна знать слишком много — это нарушит целостность исследования.

— Стоит ли писать тебе на адрес И. П. Н. Т., или они вскрывают и читают твою почту?

  — Хотелось бы мне знать.

  — Тогда кому мы можем доверять?

   Она кивнула.

— Ноэллин Феншейн. Мы вместе были в Гертоне. Вот ее адрес, но не надейся на быстрый ответ.

  — А твой отец...

Она передала ему запечатанный конверт Санатория с привычным штампом — претенциозным гербом.

— Что это? Я думал, вы двое общаетесь только с помощью телепатии, — он засунул конверт во внутренний карман пиджака.

   Ее улыбка была тусклой и формальной.

 — Телепатия, какой бы чудесной она ни была, не стала бы, как сказать, «заплатой»? — заплатой на том мгновении, когда ты фактически передашь это ему в руки.

Она говорила и более лестные вещи, подумал он, но никогда не была столь доверительна. Он окинул их мимолетным взглядом третьей стороны — ренегатов, поддерживающих уровень профессионализма, даже если профессиональная отрасль ими более-менее довольна.

Он увидел, как она отбывала с маленького причала, на котором ждал озерный пароход. Субчики из И. П. Н. Т. ошивались поблизости, то и дело бросая на нее нетерпеливые взгляды, кажется, исполненные почти порицания. Небо потемнело от порывистых дождевых облаков. На ней была простая кофточка и юбка, и непромокаемый плащ с капюшоном, никакой шляпы. Он не сумел бы изобразить волоокую просьбу, даже если бы брал уроки. Он взял ее за руку и формально пожал ее, но не позволил сразу уйти.

  — Ты думаешь...

 — Нам нужно было сбежать вместе в реальной жизни? Нет. Мне сложно представить кого-либо настолько глупого, чтобы верить в то, что мы должны были бы это сделать.

Лодка попятилась в озеро, повернулась, и ее унесло, она не удосужилась оглянуться. Кит увидел рядом Рифа, курившего сигареты и притворявшегося, что ничего не замечает.