Стальное зеркало - Анна Оуэн

«Да, — говорит Гай, — а объяснить положение вещей своему предполагаемому преемнику — это невозможно, неприлично и немыслимо. Я тебе жаловался на наши порядки? Считай, что перестал»

«Хотел бы я знать, как это можно, — соглашается Чезаре, — одновременно и доверять человеку настолько, чтобы быть готовым оставить на него все, и не доверять ему достаточно, чтобы просто поговорить с ним.»

— Я не думаю, что Его Светлость хоть на минуту предполагал, что вы не понимаете, в какое положение его поставили. Из самых лучших, как он выразился, побуждений.

— Знаете, господин герцог, — пожимает плечами коннетабль, — а будь он на тот момент нужен мне чуть больше, я бы поставил его в это положение вполне понимая, что делаю. Из побуждений, которые трудно счесть лучшими для меня или для него. — Хозяин почему-то переводит взгляд на Мигеля. — Вы понимаете, о чем я?

— Да. — Он бы так и сделал, ни мгновения не раздумывая. Это видно. Он бы что угодно сделал для благополучия своей страны, и, особо, своей армии. Нимало не сожалея, не печалясь — де ла Валле этого просто не умеет. Вот радоваться, что обошлось без крайних мер — умеет, и радуется. — И в этой ситуации вас бы вполне поняли.

— Для маршала так уж важно, что среди моих намерений были и благие? — Кажется, удивление в голосе настоящее.

— Нет, только что там не было соразмерных соображений дела.

Коннетабль еще раз пожимает плечами. Он все еще улыбается — но если улыбка может менять оттенки, то сейчас происходит именно это. Чудесная метаморфоза, еще одна.

Очень высокий, очень широкий в плечах — заслоняет спинку могучего кресла, — человек, сидящий у самого окна, добр и добродушен. По-настоящему. Злость, гнев, мстительность ему чужды начисто. Принудь его пройти одно поприще, он и второе пройдет, лишь самую малость бравируя своей доброжелательностью. Добродетели терпения и кротости знакомы Пьеру де ла Валле так же близко, как почтенная супруга и мать его наследника. А вот о жалости он знает, как о единороге со своего герба, выделит ее и спросонок, на любой картинке — но не встречался, как и с единорогом, не прикасался, даже ржания не слышал ни разу.

— Господин герцог… Мы нередко спотыкаемся с господином маршалом на том, что он очень любит все расписывать на двадцать шагов вперед, а я предпочитаю импровизировать. Но лучшая импровизация на девять десятых готовится загодя, иногда буквально за годы. Я очень долго делал все, чтобы на престоле оказался Его Величество Людовик, ныне здравствующий. Но идеальных заговоров не бывает. Всегда может что-то случиться. Мелочь, оговорка, озарение, предчувствие. А на тот случай, если мы с принцем все-таки проиграли бы, мне нужен был преемник. Заранее. За годы. Преемник — и противовес. Принц Луи оказался змеей на груди, а генерал Валуа-Ангулем — принц Клод — надежда и опора трона. И человек, на которого можно оставить армию. Действительно можно. Совершенно несоразмерные соображения с точки зрения молодого человека, который, какая беда, отвечал за свой дом. Видимо, один он во всей стране! — Настоящий сарказм. Четкий, не спутаю даже я. Интересно, многие ли в Аурелии слышали сарказм господина коннетабля?

— Я гость. Я уважаю аурелианские обычаи. Но мне иногда, — это преувеличение, правильным словом будет «всегда», — кажется, что здесь не говорят друг с другом о самых важных вещах.

Жан следит за разговором, как за поединком. Напряженное, оживленное лицо. Вот так он становится красивым по-настоящему. Пропадает блаженная невинность херувима с фрески. Хорошо отец подобрал ему маску — достаточно просто расслабить челюсти, развести подальше брови, и мало кто усомнится, что перед ним обыкновенный молодой болван, из которого еще нескоро выйдет нечто путное. Если вообще выйдет.

— Возможно, — задумчиво говорит коннетабль, — мы так и остались варварами. Прямая речь недостойна вождя. Это уже в крови. У нас, в Толедо, в Арелате… А, может быть, все дело в страхе. То, что говоришь вслух, могут не понять. Не захотеть понять. Не услышать. Услышать и использовать против вас. Когда берешь человека как шахматную фигуру и двигаешь по своей воле — это куда проще… но мне кажется, что вы несколько лукавите. Вы ведь хорошо играете в шахматы. И здесь, и дома. И не только на доске.

— Я только начинаю играть в шахматы… Но, господин коннетабль, как вы могли понять, я не вижу смысла делать это с союзниками, — это и предложение, и угроза. Не поймет — его воля.

— Тогда вы рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, увидите, как бывшие союзники обращаются с вашими прямотой, откровенностью и доверием.

— Значит, им будет о чем пожалеть, господин коннетабль.

— Позвольте дать вам совет, — усмехается хозяин. — Испытывайте откровенностью только тех, кого не жаль убивать, а к остальным будьте более добры. Я не знаю более надежного способа сломать, соблазнить и подтолкнуть к предательству. Это слишком тяжкая ноша, господин герцог. Немногим по плечу.

— Благодарю вас за совет. Но те, о ком вы говорите — не годятся в союзники. И мы все смертны. — Не говорите глупостей, господин коннетабль. Существо этого разговора останется в четырех стенах, если вы не захотите, чтобы я поделился им с еще одним человеком.

— Знаете, отец, а я больше согласен с господином герцогом, чем с вами. — Жан. Забавно, даже голос другой. Плотный, осязаемый, без прежних пустот и зазоров. — Если не думать, что все вокруг обязаны хранить верность и ценить доверие, если не ждать этого… а ждать глупо и наивно, то получается очень хороший способ понять, кто друг, а кто фигура на доске.

Опять опередил отца. Менее зашорен? Более решителен? Или как днем во дворе — готов рисковать собой, чтобы отец мог спокойно выбрать выигрышную стратегию? Но он понял, что сейчас я отдаю то, что могу позволить себе потерять, в обмен на знание: стоит ли приобретать этих двоих.

— Способ, конечно, — отвечает Мигель. — Только суть сказанного нужно тщательно обдумывать. Чтобы испытание не превратилось в самоубийство.

— Или ненужное убийство, как верно заметил господин коннетабль.

— Так тоже можно, — кивает хозяин. — Но все и всегда упирается в меру риска, размеры поля боя и задачу. Скоро вы сможете не только понять это умом, но и ощутить.

Ну до чего же все-таки смешно. И смеяться нельзя совсем, потому что не объяснять же, что ровно ту же нотацию о ресурсах, задачах и степени риска мне уже прочел мой дражайший «старший родич» — и почти в тех же выражениях. И что самое веселое — речь шла о том, почему он предпочитает двигать тем же господином коннетаблем, а не разговаривать с ним.

А беседу пора прекращать. Поскольку время позднее, а столько задушевных бесед — в этой-то стране — может дурно повлиять на состояние здоровья хозяев. В отличие от вина и поединков. К откровенным, таким опасным, разговорам они не привыкли, в отличие от остального.