Шантарам - Грегори Робертс

Наконец я добрался до лестницы, по которой поднимался несколько лет назад с Карлой. Живописные обои с орнаментом Уильяма Морриса были подпалены и свисали клочьями с пузырящихся стеновых покрытий. Сама лестница тоже обгорела, вместо ковра под ногами были нитевидные скопления пепла и золы. Я стал осторожно подниматься, пробуя каждую ступеньку ногой, прежде чем ступить на нее. Одна из них обломилась-таки под моим весом, и я поспешил добраться до площадки второго этажа.

Тут тоже все было погружено во тьму, и я задержался, пока глаза не привыкли к ней и не стали видны прожженные в полу дыры. Некоторые части дома были основательно разрушены и деформированы огнем, другие сохранились в полной неприкосновенности и лишь усугубляли впечатление жуткой призрачности окружающего. Было такое ощущение, будто я нахожусь между сожженным прошлым и обгоревшим настоящим и моя память воссоздает отдельные фрагменты в том виде, какой они имели до пожара.

В одном месте моя нога провалилась сквозь пол, от которого осталась лишь тонкая поверхностная пленка, я отпрянул в сторону и налетел на стену. Стена, на вид такая же прочная, как и все остальные, оказалась фанерной перегородкой, оклеенной все теми же обоями, и не выдержала удара. Я почувствовал, что лечу вниз, и неуклюже замахал руками, пытаясь нащупать какую-нибудь опору. Однако летел я совсем недолго и, приземлившись вместе с обломками перегородки, догадался, что нахожусь в одном из тайных переходов Дворца.

Передо мной был узкий извилистый коридор, огибавший все внутренние помещения. В их стенах на разной высоте были вмонтированы металлические решетки — некоторые почти у самого пола, к другим надо было подниматься по лесенкам, огороженным перилами. Заглянув скозь одну из этих решеток с ячейками в форме сердечка, я увидел растрескавшееся зеркало, обгоревшую обрушившуюся кровать и почерневшую тумбочку рядом с ней. Я представил себе мадам Жу, которая прячется здесь, затаив дыхание, и смотрит, смотрит…

Коридор все время петлял, в темноте я потерял ориентировку и не знал, с какой стороны фасад и с какой — задняя часть здания. Неожиданно проход стал круто забирать вверх, оставив все смотровые решетки ниже, и я почувствовал под ногами какие-то ступеньки. Ощупью поднявшись по ним, я уперся в дверь. Она была такой маленькой и аккуратной, что могла бы служить входом в игрушечный дом. Я повернул ручку, дверца сразу же открылась, и я отшатнулся, ослепленный ярким светом.

Это было чердачное помещение. Свет поступал через ряд слуховых окон с цветными стеклами, расположенных выше наружных стен здания и сужавшихся кверху, как в часовне. Огонь достиг чердака, но почти не повредил его. Стены потемнели, на них виднелись черные полосы; пол в некоторых местах прогорел, обнажив многослойное перекрытие между этажами. Однако отдельные части помещения остались совершенно нетронутыми. Пол на этих участках был покрыт экзотическим ковром, мебель стояла целой и невредимой. А в кресле, напоминавшем трон, отгородившись от мира его жесткими ручками, сидела мадам Жу. На ее лице, искаженом гримасой, застыл маниакальный взгляд.

Приблизившись к ней, я понял, что злобный взгляд предназначен не мне. Она уставилась с ожесточением и ненавистью на какой-то момент в прошлом, на какое-то место, или человека, или событие, приковывавшее ее внимание так же прочно, как цепь удерживает дрессированного медведя. Лицо ее покрывал толстый слой косметики — маска, которая была такой неестественной и так грубо пыталась ввести окружающих в заблуждение, что выглядела даже не столько гротескно, сколько трагически. Напомаженный рот был гораздо шире ее собственного, небрежно подрисованные брови также были чрезмерно большими, нарумяненные щеки начинались выше скул. Из угла рта вытекала тонкая струйка слюны, капавшей ей на колени. Пары неразведенного рома обволакивали ее, смешиваясь с еще более отталкивающими запахами. Голову украшал парик в стиле «помпадур» с толстыми черными локонами. Он был скособочен и открывал редкие седые волосы. На ней был надет зеленый шелковый китайский халат чонсам, укутывавший шею почти до самого подбородка. Она сидела, положив скрещенные ноги на стоящий перед ней стул. Обутые в мягкие шелковые тапочки, они были крошечными, как у ребенка. Руки, такие же беспомощные и невыразительные, как и обвислый рот, лежали на коленях словно обломки, выброшенные волной на пустынный берег.

Невозможно было определить ее возраст и национальность. Она могла быть испанкой, русской, в ней могла течь индийская, китайская или даже греческая кровь. Карла была права — когда-то она, несомненно, была красива — той красотой, которая складывается из суммы составляющих, не выражаясь в каких-либо определенных чертах, которая бросается в глаза, но не трогает сердце и превращается в уродство, если ее не подпитывают изнутри добрые чувства. В этот момент она не была красивой, она была уродливой. И Дидье оказался прав: она была побеждена и сломлена. Она дрейфовала по темным водам, которые вскоре должны были поглотить ее. Ее ум оцепенел и не вынашивал больше хитроумных и жестоких замыслов, в нем царила пустота.

Она не замечала меня, и я с удивлением осознал, что вместо злости и жажды отмщения испытываю стыд. Мне было стыдно, что я собирался сводить с ней счеты. Та часть меня, которая хотела… — Чего? Неужели убить ее? — была сродни мадам Жу. Глядя на нее, я понял, что гляжу на себя самого — такого, каким мне суждено стать, если я не избавлюсь от мстительности. И еще я понял, что в течение всех тех недель в Пакистане, когда я возвращался к жизни, я хотел отомстить не только ей, но и себе, своему чувству вины за смерть Кадера. Я был его американцем, который должен был гарантировать ему защиту от врагов и бандитов с большой дороги. Мне казалось, что если бы я был с ним, когда он отправился с лошадьми в свою деревню, его, возможно, даже не обстреляли бы.

Разумеется, это было глупо и, как обычно бывает с чувством вины, не вполне соответствовало истине. Назир сказал мне, что рядом с Кадером нашли несколько трупов в русской форме, с русским оружием. Мое пристутствие там, скорее всего, ничего бы не изменило. Они схватили бы меня или убили, а Кадера ждал бы точно такой же конец. Однако то, что я почувствовал глубоко в сердце, увидев его припорошенное снегом мертвое лицо, не подчинялось рассудку. Я ощутил стыд и не мог стряхнуть его с себя. Но постепенно чувство вины и потери каким-то образом изменило меня. И вот теперь движимая ненавистью рука, собиравшаяся бросить камень отмщения, выпустила его. Мне казалось, что меня наполняет свет, что он приподнимает меня. И я почувствовал себя свободным — достаточно свободным, чтобы пожалеть мадам Жу и даже простить ее. И тут я услышал крик.

Крик был пронзительным, как визг свиньи, у меня от него ёкнуло сердце. Резко обернувшись, я увидел, что ко мне со всех ног несется Раджан, слуга-евнух мадам Жу. Он налетел на меня и обхватил руками. Я потерял равновесие, и мы, разбив стекло, едва не выпали из слухового окна. Я лежал на спине, свесившись с подоконника, надо мной было безумное лицо евнуха и карниз крыши под голубым небом. На темени и затылке я ощущал холодные ручейки крови, вытекавшей из порезов, оставленных битым стеклом. Пока мы боролись на подоконнике, острые осколки продолжали высыпаться из рамы, и я вертел головой, чтобы они не попали мне в глаза. Раджан, вцепившись в меня мертвой хваткой, как-то странно сучил и шаркал ногами, словно, упершись в стену, упрямо пытался бежать вперед. Я понял, что он старается вытолкнуть меня из окна, выбросившись вместе со мной. И это ему почти удалось. Я почувствовал, что мои ноги отрываются от пола и я смещаюсь под его натиском все дальше и дальше.

Я собрал все свои силы и, схватившись за оконную раму, с отчаянным рычанием втолкнул нас обоих обратно в помещение. Раджан упал, но тут же с удивительным проворством вскочил на ноги и снова кинулся на меня. Деваться мне было некуда, мы опять сцепились в смертельном объятии. Он схватил меня за горло, я пытался дотянуться левой рукой до его глаза. Ногти его были длинными и изогнутыми и прорвали кожу на моей шее. Закричав от боли, я схватил левой рукой его за ухо и, притянув его голову к себе, правой стал молотить его по лицу. После шестого или седьмого удара он вырвался от меня с наполовину оторванным ухом.

Отскочив от меня на шаг, он стоял, ловя ртом воздух и вперив в меня взгляд, полный ненависти, которая не знала страха и не слушала доводов рассудка. Кожа над одной из его сбритых бровей была надрезана, кровь заливала лицо, разорванная губа обнажала сломанный зуб. На голове тоже имелись многочисленные порезы, сделанные осколками стекла. Один глаз затек кровью, нос, похоже, был сломан. Всякий нормальный человек этим вполне удовлетворился бы. Но не Раджан.

С пронзительным и диким воплем он вновь устремился ко мне. Сделав шаг в сторону, я нанес ему правой рукой мощный удар сбоку по голове. Он стал падать, но схватился своей когтистой лапой за мою штанину и потянул меня за собой. Быстро вскарабкавшись на меня, как краб, он опять вцепился мне в шею и плечо.