Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

прочно всеми забытые, так что, когда мама, уже после войны, продавала некоторые из предметов мебели, человек, пришедший забрать секретер, с виноватым смешком сказал:

— По-моему, тут наверху сардины.

— О, в самом деле, — смутилась мама. — Да, возможно. — Она не стала пускаться в объяснения. Человек ни о чем не спрашивал. Сардины убрали.

— Наверное, — сказала мама, — надо пошарить, что там на других шкафах.

Сардины и пакеты с мукой еще долгие годы попадались нам в самых неожиданных местах. Но окорока мы успели съесть — они не испортились. Снова и снова мы натыкались на горшки с медом, сливовицу и консервы, хоть их и было не так уж много. В целом Бабушка относилась к консервам в высшей степени неодобрительно, считая их причиной отравлений. Она признавала только закупоренные лично ею бутылки и банки.

Кстати говоря, в дни моей юности никто не признавал консервов. Когда девушки отправлялись на бал, их всегда предупреждали:

— Будьте очень осторожны, ни в коем случае не ешьте омаров. Никогда не знаешь — может быть, они консервированные! — это слово произносилось со страхом. Если бы тогда кто-нибудь представил себе, что вскоре люди начнут питаться главным образом мороженой пищей и морожеными овощами из коробок, с каким ужасом они отнеслись бы к этому.

Несмотря на горячую привязанность и искреннее желание помочь, как же мало я сочувствовала Бабушкиным страданиям. Насколько же человек сосредоточен на себе, даже не будучи по существу эгоистом.

Теперь я понимаю, каким сильным потрясением для моей бедной Бабушки-Тетушки, которой перевалило за восемьдесят, было тогда вырвать себя с корнем из дома, в котором она прожила тридцать или сорок лет, поселившись там вскоре после смерти мужа. И может быть, даже не столько оторваться от дома — что само по себе уже достаточно тяжело, хотя ее личная мебель переехала вместе с ней — огромная кровать под балдахином, два любимых кресла, в которых она любила сиживать, — тяжелее было потерять друзей. Многие из них умерли. Но некоторые были еще живы: часто наведывались соседи, было с кем поболтать о старых добрых временах или обсудить свежие газетные новости — все эти ужасы: детоубийства, грабежи, тайные пороки и прочие материи, о которых любят потолковать в старости. Правду сказать, мы читали Бабушке газеты каждый день, но по-настоящему нас не интересовали ни страшная судьба няни, ни ребенок, брошенный в своей коляске, ни нанесенное девушке в поезде оскорбление. События, происходившие в мире, политика, благотворительность, образование, новости дня нисколько не волновали Бабушку; и не потому, что ее ум начал сдавать или она считала свое положение катастрофическим, скорее, она остро нуждалась в чем-то, нарушающем обыденность: в драме, страшных происшествиях, которые случались, конечно, на солидном расстоянии от нее, но в то же время не так уж и далеко. В жизни бедной Бабушки не осталось ничего волнующего, кроме несчастий, о которых она вычитывала из ежедневных газет. И теперь у нее уже не было больше друга, чтобы поделиться печальной новостью о чудовищном поведении полковника Н. по отношению к своей жене, или размышлениями о природе таинственного заболевания, которым страдал кузен, — и никто из докторов до сих пор не помог ему! Теперь я понимаю, как одиноко ей было, как скучно. Жаль, что я не проявила больше понимания в те времена.

Бабушка-Тетушка завтракала в постели. Потом долго одевалась и часам к одиннадцати спускалась вниз, с надеждой высматривая, у кого найдется время почитать ей газеты. Так как она появлялась в разное время, это не всегда получалось. Она садилась в свое кресло и терпеливо ждала. Год или два она еще продолжала вязать, потому что для этого ей не требовалось зрение; но так как с каждым днем видела все хуже и хуже, вязала все более крупными петлями, однако и в крупной вязке ей случалось пропустить одну-две петли и не заметить этого. Иногда мы заставали ее горько плачущей, потому что она пропустила столько петель, что теперь все надо было перевязывать заново. Обычно я помогала ей, нанизывая недостающие петли, чтобы она могла начать с того места, где остановилась, но, конечно, это нисколько не спасало ее от горького чувства своей ненужности.

Очень редко и с большим трудом удавалось уговорить ее прогуляться или хотя бы сделать несколько кругов вокруг террасы. Она была совершенно убеждена в том, что свежий воздух необычайно вреден для здоровья, и предпочитала весь день сидеть в гостиной за столом, как привыкла дома. Иногда она пила с нами послеобеденный чай, но потом уходила к себе. И все же время от времени, в особенности когда у нас собиралась на ужин молодая компания и мы шли веселиться в старую классную комнату, Бабушка вдруг могла появиться, медленно и с большим трудом преодолевая подъем по лестнице. В этих случаях она ложилась спать позже, чем обычно; ей хотелось участвовать, слышать, что происходит, разделять наши радость и смех. Наверное, я предпочитала, чтобы она не приходила. Хотя Бабушка не совсем оглохла, приходилось столько раз повторять ей каждое слово, что это вносило некоторую неловкость в наше молодое веселье. Но я рада, по крайней мере, что мы никогда не отговаривали ее провести с нами вечер. Все, конечно, приносило Бабушке одну только печаль, но ведь это неизбежно. Наверное, как для многих старых людей, самое неприятное — это потеря независимости. Думаю, именно это чувство приводит к тому, что так много старых дам становятся необыкновенно подозрительными, видят кругом одних воров и считают себя жертвами, которых непременно или обокрадут, или отравят. Мне кажется, это вовсе не признак умственной слабости — скорее, поиски какого-нибудь стимула: жизнь ведь, несомненно, приобретает больший интерес, если кто-то стремится отравить вас. Мало-помалу Бабушка отдавалась во власть этих фантазий. Она уверяла маму, что слуги подкладывают ей что-то в пищу.

— Они хотят отделаться от меня.

— Но, дорогая Тетушка, зачем же им избавляться от вас? Они вас очень любят.

— Ах нет, это только ты так думаешь, Клара. Подойди немножко поближе: они всегда подслушивают под дверью, я знаю. Вчера утром яичница была с металлическим привкусом. Я точно знаю, — утвердительно кивала она головой. — Тебе ведь известно, что старую миссис Вайет отравили лакей и его жена.

— Да, дорогая, но только потому, что она завещала им много денег. Вы же не оставляете слугам никаких денег.

— На всякий случай, — сказала Бабушка-Тетушка, — впредь пусть мне дают на завтрак вареные яйца, тут уж они не смогут ничего добавить. — И Бабушка начала есть вареные яйца.

Следующим чудовищным несчастьем, случившимся с ней,