ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ - ДЖОРДЖО ВАЗАРИ

Такое единение возникало только при нем и уже больше никогда не повторялось. А случалось это потому, что все они в конце концов оказывались побежденными его лаской и его искусством, но больше всего добрым гением его натуры, которая была настолько полна благородства и была настолько любвеобильна, что он видел великую к себе преданность не только в людях, но и в животных. Говорят, что стоило кому-нибудь из знакомых или даже незнакомых ему живописцев попросить его о каком-либо нужном ему рисунке, как он тотчас же бросал свою работу, чтобы помочь товарищу. А держал он при себе в работе всегда множество людей, помогал им и наставлял их с любовью, которую обычно питают не к художникам, а к родным детям. Поэтому можно было видеть, как он, отправляясь ко двору, никогда не выходил из дома иначе, как имея при себе до пятидесяти живописцев отменных и превосходных, как на подбор, сопровождавших его, чтобы оказать ему свое почтение. Вообще говоря, жил он не как живописец, а по-княжески. О, искусство живописи, по праву могло ты в те времена гордиться своим счастьем, имея живописца, который своими доблестями и своими нравами возносил тебя до небес! Поистине блаженным могло ты почитать себя, поскольку питомцы твои, следуя по стопам такого человека, воочию могли убедиться, как должно жить и сколько важно уметь сочетать воедино искусство и доблести. Ведь соединив в себе и то и другое, Рафаэль обладал такой силой, что мог склонить в свою пользу могущество Юлия II и великодушие Льва X, заставив их при всем величии их сана принять его в число своих самых близких друзей и оказывать ему всякого рода щедроты, почему, пользуясь их благорасположением и их поддержкой, Рафаэль и сумел достигнуть величайшего почета как для себя, так и для искусства.

Блаженным же можно назвать всякого, кто, находившись у него на службе, работал под его руководством, ибо я убедился в том, что любой из его последователей достиг в жизни почетного пристанища. Поэтому-то все те, кто будет подражать его трудолюбию в искусстве, удостоятся почестей мирских, а те, кто уподобится ему святостью своих нравов, – награды небесной.

Бембо написал для него следующую эпитафию:

D. O. M.

Raphaeli. Sanctio. loan. F. Urbinat.

Pictori. Eminentiss. Veterumq. Aemulo

Cuius. Spiranteis. Prope. Imagineis

Si. Contemplere

Naturae. Atque. Artis. Foedus

Facile. Inspexeris

Julii II et Leonis X. Pontt. Max.

Picturae. et. Architect. Operibus

Gloriam. Auxit

Vixit. An. XXXVII. Integer. Integros.

Quo. Die. Natus. Elst. Eo. Esse. Desiit.

VIII. Id. April MDXX

Ille hie est Raphael timuit quo sospite vinci

Rerum magna parens et moriente mon.

(Господу Всеблагому Великому.

Рафаэля Санцио сына Джованни Урбинского,

выдающегося живописца, соперника древних,

почти что дышащие образы

созерцая,

союз природы и искусства

постигнешь без затрудненья.

Юлия II и Льва X первосвященников

своими живописными и архитектурными творениями

усугубил он славу,

Прожив XXXVII лет точно-преточно,

ибо в тот день, когда он родился, в тот же и скончался

VIII апреля MDXX.

Здесь лежит Рафаэль, кем опасалась Природа

стать побежденной навек и умереть вместе с ним).

А граф Бальдассаре Кастильоне написал о его смерти так:

Quod lacerum corpus medica sanaverit arte,

Hippolytum Stygiis et revocarit aquis,

Ad Atygias ipse est raptus Epidaurius undas;

Sic precium vitae mors fuit artifici.

Tu quoque dum toto laniatam corpore Romam

Componis miro, Raphael, ingenio.

Atque Urbis lacerum ferro, igni, annisque cadaver

Ad vitam, antiquum jam revocasque decus;

Movisti superum invidiam, indignataque mors est,

Те dudum extinctis reddere posse animam;

Et quod longa dies paullatim aboleverat, hac te

Mortali spreta lege parare iterum.

Sic miser heu! prima cadis intercepte juventa,

Deberi et morti nostraque nosque mones.

(В древности врач Эпидаврский, обмыв Ипполитовы раны

Стикса холодной водой, страждущего исцелил.

Вскоре, однако, сам врач поглощен был водами Стикса

и за спасенную жизнь жизнью своей заплатил.

Ныне ж и ты, Рафаэль, истерзанный Вечный город

гением чудным своим вновь оживить пожелал.

То, что много веков истреблялось огнем и железом -

Рима былую красу – снова задумал вернуть.

Тем возмущенная Смерть, подстрекаема завистью черной,

сил презирая расцвет, жизнь отняла у тебя.

Горе! Ушедший от нас столь рано в цветущие годы

напоминает и нам о неизбежном конце).

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ГУЛЬЕЛЬМО ДА МАРЧИЛЛА ФРАНЦУЗСКОГО ЖИВОПИСЦА И МАСТЕРА ВИТРАЖЕЙ

В те самые времена, когда Бог наградил искусства наши величайшим счастьем, каким только могли они обладать, процветал и француз Гульельмо да Марчилла, который за постоянное проживание в Ареццо и за приверженность к этому городу, который он, можно сказать, избрал своей родиной, всеми почитался и назывался аретинцем. Ведь, в самом деле, из всех преимуществ, даруемых талантом, есть и такое, что любому человеку, будь он родом из чужих и далеких краев и сыном, пусть даже варварского и неведомого народа, но лишь бы дух его обладал талантом, а руки ловкостью в каком-нибудь хитроумном деле, стоит ему только появиться в любом городе, куда он забрел и где он как новинку показал свое мастерство, как тотчас же плоды его таланта возымеют силу такую, что, передаваясь из уст в уста, в короткое время имя его становится известным и качества его приобретают величайшую ценность и признание. И с очень многими, покинувшими свою далекую родину, чтобы попытать счастья у народов, ценителей талантов и чужеземцев, случается часто, что за их добрые нравы их так обласкают и признают, что, позабыв свое родное гнездо, они выбирают себе новое и другое для последнего отдохновения.

Так избрал Ареццо последним своим гнездом Гульельмо, который в юности своей обучался во Франции искусству рисунка, а вместе с тем занимался и оконными витражами, где в цветных его фигурах единства было не меньше, чем если бы они были исполнены самой что ни на есть красивой и пригодной для этого масляной живописью. У себя на родине он, поддавшись уговорам некоторых своих друзей, оказался замешанным в смерти одного их врага и потому принужден был во Франции надеть монашескую рясу ордена св. Доминика, дабы избежать суда и наказания. И хотя он и оставался в ордене, он все же никогда не бросал занятий искусством, а, наоборот, продолжая их, достиг высшего совершенства.

По приказанию папы Юлия II Браманте Урбинскому было поручено в одном из дворцов вставить большое число витражей. Наведя справки о наиболее выдающихся мастерах, в числе прочих, занимавшихся этим делом, он узнал, что во Франции некоторые создавали чудные вещи, образец которых он увидел у французского посла, ведшего тогда переговоры при дворе его святейшества и имевшего в оконной ставне своего кабинета фигуру, сделанную из куска белого стекла с бесчисленным множеством разных красок, вставленных в самое стекло. Тогда по распоряжению Браманте написали во Францию, чтобы эти мастера явились в Рим, причем им были предложены хорошие условия. И когда французский мастер Клавдий, возглавлявший это искусство, узнал об этом, он, зная превосходство Гульельмо, хорошими обещаниями и деньгами без труда уговорил его уйти от монахов, так как из-за испытанных неприятностей и из-за обычного между монахами завистничества он ушел бы от них по собственной воле раньше, чем мастеру Клавдию пришлось бы его оттуда вытягивать. И вот приехали они в Рим, сменив ризы св. Доминика на ризы св. Петра.

Браманте сделал тогда два окна из травертина в папском дворце, в зале, что перед капеллой, украшенной ныне сводами Антонио да Сангалло и чудесной лепниной, выполненной руками флорентийца Перино дель Вага. Витражи для этих окон и были сделаны мастером Клавдием и Гульельмо, но позднее, при осаде Рима, они были разбиты для использования свинцовых оправ на пули для аркебузов, а были они несомненно дивными. Помимо этого бесчисленное их множество сделали они для папских покоев, но и с ними стряслось то же, что и с двумя первыми, и ныне только и можно увидеть один-единственный в зале с рафаэлевским пожаром, что под башней Борджа; на этом витраже изображены ангелы, несущие герб Льва X. Два витража сделали они и в церкви Санта Мариа дель Пополо в задней капелле Богоматери, с историями из ее жизни, – работы этого мастера, удостоившиеся величайшего одобрения и доставившие ему не только известность и славу, но и жизненное благополучие.

Однако мастер Клавдий был весьма беспорядочен в еде и питье, как у этого народа принято (а в римском воздухе это вещь губительная), и занемог он горячкой такой жестокой, что через шесть дней отошел к иной жизни. Оставшись, таким образом, одиноким и как бы покинутым своим товарищем, Гульельмо уже самостоятельно расписал витраж Санта Мариа дель Анима, немецкой церкви в Риме. И это стало причиной того, что Сильвио, кардинал кортонский, предложил ему заказ и договорился с ним, чтобы он на его родине в Кортоне выполнил несколько витражей и других работ. И потому он увез его с собой на жительство в Кортону, и первой его там работой был фасад его дома, выходивший на площадь и расписанный им светотенью с изображениями Кортона и других первых основателей города. После чего кардинал, убедившись в том, что Гульельмо и мастер в своем деле наилучший, и человек не в меньшей степени хороший, заказал ему в кортонской приходской церкви витраж для главной капеллы, где тот изобразил Рождество Христово и Поклонение волхвов.