Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Продвинулись мы вперед и в решении вопроса о международной конференции по Ближнему Востоку. Убедились в возможности развязок на Юге Африки, в Центральной Америке, в Кампучии.

При обсуждении текста Совместного заявления на высшем уровне я возобновил предложение, о котором сказал президенту еще на первой беседе, а именно — зафиксировать в документе неприемлемость решения спорных вопросов военным путем, признание мирного сосуществования в качестве универсального принципа международных отношений, а равенство всех государств, невмешательство во внутренние дела и свободу социально-политического выбора — как неотъемлемые и обязательные международные нормы. Тогда, на первой беседе, как помнит читатель, президент обещал «проработать» мое предложение со своими сотрудниками.

«Сотрудники» решительно выступили против. Не прошла и значительно смягченная формула, которую мы предложили. То, что осталось, читатель может прочесть в окончательном тексте Заявления, неоднократно публиковавшемся. Да, еще раз оказалось, что политика — это искусство возможного.

Итак, последняя официальная беседа завершена. Во Владимирском зале Большого Кремлевского дворца все готово для торжественной церемонии обмена ратификационными грамотами о введении в действие советско-американского Договора о РСМД.

Одиннадцать часов сорок пять минут 1 июня 1988 года. Рейган и я садимся за стол и подписываем протокол. Совершился акт, который с полным основанием может быть оценен как свидетельство торжества разума, как победа политики оздоровления международной обстановки.

Начало положено. Но — лишь начало. Мир еще напичкан страшным оружием массового уничтожения. Противостояние великих держав сохранялось. Значит — продолжать работать.

Обо всем этом я думал во время официальных проводов Президента США, состоявшихся в Кремле 2 июня. И именно это имел в виду, говоря на прощание Рейгану:

— Диалог наш не был легким. Но нам хватило и реализма, и политической воли, чтобы, преодолевая препятствия, свернуть с опасного пути и вывести поезд советско-американских отношений на более безопасное направление. Хотя идет он пока куда медленнее, чем требует реальная обстановка и в наших странах, и во всем мире. Но как я понял, господин президент, вы готовы и дальше совместно работать. Со своей стороны могу заверить, что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы продолжать идти вперед.

Думал я и о других итогах встречи, о которых мы потом порассуждали на заседании Политбюро. Она как бы обозначила рубеж в том прогрессе, который произошел за эти годы в американском руководстве. СССР уже не рассматривался как страна, с которой могут быть только отношения конфронтации. Но от ставки на силу далеко еще не отказались. Можно было заключить, что военная мощь остается главным принципом политики Соединенных Штатов. Нежелание согласиться с моим предложением включить в итоговый документ положение об отказе от использования силы в международных делах достаточно красноречиво об этом свидетельствовало.

Еще один аспект встречи. В дни визита Рейгана американцы круглые сутки могли смотреть на своих экранах не только протокольные мероприятия и отчеты о переговорах, а нашу жизнь, нашу страну, какой она становилась в ту пору[19]. Сам факт подобного советского «присутствия» в Америке в таком объеме и с таким размахом — важнейший феномен встречи. Как никогда ранее, она выводила нашу перестройку и связанные с ней демократизацию, гласность, открытость — прямо на американский народ. Да и не только американский, поскольку к Москве в эти дни" было приковано всеобщее внимание.

Президент и его супруга в рамках программы имели много контактов с москвичами. Разные это были контакты: с литераторами, учеными, студентами, школьниками, гуляющими по Арбату и на других улицах. Раиса Максимовна и Нэнси побывали в Третьяковке. Госпожа Рейган съездила в Ленинград. В честь американских гостей вечером был показан балет в Большом театре с участием всемирно известных наших мастеров. В дружеской атмосфере прошли обеды в Грановитой палате, в резиденции американского посла в Спасо Хаузе.

Вообще гуманитарный разрез встречи в Москве отличался тем, что она шла не по накатанному пути взаимных упреков и «разборок» — у кого что плохо. Ее отличало стремление налаживать сотрудничество в самых различных формах.

Главный же итог встречи — углубление политического взаимопонимания и взаимодействия Советского Союза и Соединенных Штатов. Их диалог отныне включил в себя все узловые проблемы двусторонних отношений и мировой политики.

Рубеж: выступление в ООН

В 1988 году окончательно сложились концепция и политика нового мышления, наиболее полно изложенные в моем выступлении в Организации Объединенных Наций.

Подготовка к поездке в Нью-Йорк началась заблаговременно. Обдумывал я ее, еще будучи в отпуске. 31 октября пригласил ближайших сотрудников по международным делам, чтобы вместе поразмышлять о направленности и основном содержании предстоящего выступления. Это были Шеварднадзе, Яковлев, Черняев, Добрынин, Фалин. «С чем поедем в ООН?» — поставил я вопрос и стал размышлять вслух.

Каковы итоги нашей внешней политики, что произошло за три года в умах народов, политиков, военных. Как изменились мы сами и как изменился мир. Связь этих изменений с перестройкой в СССР. Попытаться дать общую картину современных процессов — как мы ее себе представляем.

Представить членам ООН основные идеи, которые мы закладываем в новую военно-политическую доктрину. И показать, что новое военное мышление — это часть нашего нового политического мышления. Что мы не только призываем, а и действуем. Дать наш ответ на озабоченности, существующие в мире. И в этом контексте изложить наши намерения по односторонним шагам в деле разоружения. Я вспомнил, как недавно в московском Дворце молодежи ребята наседали на меня, требовали вразумительно объяснить, зачем нам столько танков, зачем нам такая огромная армия?

Участники первой «прикидки» к речи были согласны, что пора пойти на серьезные сокращения вооружений и вооруженных сил. И надо исходить из того, что предстоящая пятилетка будет у нас пятилеткой разоружения.

Словом, речь в ООН должна быть «Фултоном наоборот», «анти-Фултоном». Причем мы можем опереться на факты, показать реальное движение. Верить нам будут только в том случае, если будем подтверждать делом свои намерения, а не только призывать.

Специальный раздел речи я намеревался посвятить Организации Объединенных Наций как инструменту мира, еще раз подчеркнуть, что наступила пора, когда она действительно может развернуть потенциал, заложенный в ней при основании. Я считал возможным предложить «доктрину» деятельности ООН в новых условиях. Основательно провести мысль о значении демилитаризации мышления в мировом сообществе, о демократизации и гуманизации международных отношений. Высказать наше мнение о той роли, которую ООН должна сыграть в налаживании нового мирового экономического порядка, в создании справедливых экономических связей на линии Север — Юг.

В конечном счете концепция и конкретные предложения для речи в ООН были подготовлены, обсуждены и одобрены на Политбюро. Никаких принципиальных возражений не было. Особенно много пришлось разбираться с цифрами задуманных односторонних сокращений вооруженных сил. Много тут потрудился маршал Ахромеев. Слухи, особенно на Западе, будто он был противником этой нашей акции, абсолютно ложны. Все конкретные проработки этой инициативы проходили под его непосредственным руководством.

Потом была работа над составлением текста речи. Тут уже был заведенный порядок: проекты я нередко передиктовывал по нескольку раз. В этом случае — трижды. Но работа продолжалась (тоже уже стало обычаем) и в самолете, взявшем курс на Нью-Йорк. Продолжался обмен мнениями с сопровождавшими меня сотрудниками, оценивалась новейшая информация, нюансировались позиции.

За несколько часов до посадки я решительно отключился от всех внешних раздражителей. Предстоящие дни обещали быть очень нагруженными, требовалась максимальная собранность. И хотя все, казалось, было продумано и подготовлено, я попытался мысленно выделить самое существенное, что предстояло сделать во время визита.

Что мне казалось наиболее важным в той речи? В ней был ряд конкретных предложений, рассчитанных на дальнейшее улучшение международной ситуации. Я сообщил о решении сократить в ближайшие два года численный состав Вооруженных Сил СССР на 500 тысяч человек и, соответственно, обычные вооружения. О договоренности с нашими союзниками по Варшавскому Договору вывести к 1991 году из ГДР, Чехословакии и Венгрии шесть танковых дивизий и расформировать их. О некоторых других мерах по сокращению нашего наступательного потенциала. Однако главное состояло не в этом: я стремился показать мировому сообществу, что мы все вступаем в принципиально новый период истории, когда старые, традиционные принципы отношений между государствами, основанные на соотношении сил и их соперничестве, должны уступить место новым — отношениям сотворчества и соразвития.