Синяя Птица. (Трилогия) - Елена Самойлова

Меня зашатало, и я вцепилась в такую живую, такую ощутимую руку Данте, чтобы удержаться, ухватить ускользающую из пальцев реальность, когда его черные доспехи начали таять под моими пальцами, как слишком тонкий лед, расползаясь в туманную дымку. Словно теплая, живая кожа избавлялась от укрывающей ее стали, как земля от снега по весне.

Я успела только изо всех сил обнять Данте, когда нечто, удерживающее нас в воздухе, вдруг пропало, и это было похоже на то, что земля вдруг ушла из-под ног. Мы очутились в воздухе, ветер засвистел в ушах, а я раскрыла онемевшие, ставшие безвольными крылья, пытаясь удержать нас обоих в полете, однако добилась только того, что нас мотнуло в сторону и падение, хоть и замедлилось, но не остановилось. Где-то справа мелькнули верхушки деревьев, нас закружило, а потом чувствительно приложило о заснеженную землю.

В момент удара что-то еле слышно хрустнуло, правое крыло прострелило резкой болью, которая по сравнению со всем пережитым показалась каплей в море. Вероятно, я что-то себе сломала, но какой же этой мелочью казалось по сравнению с тем, что сейчас на моей груди лежал живой и дышащий Данте, и его тепло, согревающее даже через распахнувшийся, кое-где порванный кафтан и тонкую рубашку, наполнило меня невыразимым облегчением, словно с души сорвался огромный камень.

Ночь прорезала белая вспышка, за ней еще одна, и я как-то отстраненно подумала, что если наставник не найдет нас в ближайшее время, то сама я никуда сегодня уже не дойду, будто бы долгожданный отдых на мерзлой земле, покрытой снегом, оказался пределом того, к чему я стремилась в этой жизни. Но если Данте замерзнет вместе со мной, то этого я себе не смогу простить и на том свете.

Сил мне хватило еще на одну-единственную сигнальную вспышку, после которой сознание уплыло в беспроглядную темноту, взирающую на меня с легким удивлением и, кажется, примесью гордости…

ГЛАВА 14

Тусклый серый рассвет застиг Ладислава всего в версте от Стольна Града. Некромант пошевелился и с трудом приподнялся на локте, мутным взглядом обозревая заснеженную обочину дороги. Ночь Излома вспоминалась какими-то обрывками – последнее четкое воспоминание было о том, как он сорвался из города, ощущая, как висок словно раздирает жгучей, жалящей болью, как в груди растет осознание чего-то неминуемого, надвигающегося с неотвратимостью прорвавшего плотину горного потока. Ладислав успел покинуть столь уютный постоялый двор и кинуться в ночь, нещадно подгоняя коня и чувствуя, как он опаздывает. Непростительно, невозможно опаздывает…

На него накатило, когда до избушки Лексея Вестникова оставалось всего ничего – с полверсты пролеском, не больше. Приступ головной боли скрутил некроманта, да так, что тот упал с лошади на обочину дороги, в снег, смешанный с комьями подмерзшей за ночь грязи. Он еще успел подумать о том, что зря отпустил девку одну к наставнику, зря оставил эту дурынду в ночь Дикой Охоты, а потом провалился на Грань…

Не зря говорят, что у некромантов самые жестокие условия колдовства и существования. Сила управлять ушедшими из мира живых дается путем долгих, зачастую болезненных тренировок, и она несет с собой лишь два, нет, три закона. Не бояться, не брать лишнего и не ходить в должниках.

Последнее правило было нарушено, и в ночь Излома осени Ладислав на своей шкуре испытал, что значит умирать вслед за своим благодетелем, то есть благодетельницей. Миг страха за себя и почему-то за нее, а затем ощущение, будто бы с него заживо спустили шкуру. Ослепляющая боль сменилась туманной прохладой безвременья на Грани, где слабо ощущалось присутствие Еваники. Мысль о том, как же он не уследил за этой девчонкой, что она все-таки умудрилась умереть, несмотря на своего сурового защитника, очень быстро сменилась удивлением, когда Ладислав понял, что Грань не просто отпускает его обратноследом за ведуньей – она будто играет с некромантом, то призывая его к туманным озерам, в глубинах которых зачастую таится такое, о чем даже самому Ладиславу знать не хотелось, то возвращая в телесную оболочку, и так измученную до предела, только для того, чтобы он успел хлебнуть новую порцию выкручивающей конечности боли.

Право слово, когда Ладислав в очередной раз пришел в себя, лежа лицом вверх на снегу, задыхающийся от крови, стекающей в горло, он ощутил в себе некий «научный интерес». Почему Грань отпускает его раз за разом, не разрывая связи души с телом, и что же, в конце концов, происходит с Еваникой, если его самого вот так мотает из мира живых в потустороннюю мглу? Некромант усмехнулся сухими, потрескавшимися губами, глядя сквозь жгущую глаза тонкую пленочку слез в черное небо, где сиял окутанный зеленоватым облаком глаз луны.

Если он выживет и сможет встретить рассвет, то ему уже точно нечего будет бояться. Да и некого, если подумать. А еще – он сможет наконец-то добраться до этой чокнутой ведуньи, которая никак не могла определиться, жить ей или все-таки умереть, и только поэтому пропустила его через мясорубку «феерических» ощущений перехода на Грань.

После такого проще убить ее собственноручно – вряд ли что-то может быть хуже этой ночки…

Ладислав с трудом сел, сплевывая на покрывало свежевыпавшего снега сгусток крови. Десны распухли и болели, нос оказался забит подсохшей кровью так, что дышать поначалу было попросту невозможно. Горло саднило, будто бы он успел наораться на всю оставшуюся жизнь, а уж во что превратилась одежда – сказать страшно. Такую даже и отчистить можно не пытаться – только сжечь, да побыстрее. Грязь с обочины дороги смешалась с кровью и чем-то совершенно малоаппетитным. Если учитывать то, как его корежило, – неудивительно. Некромант кое-как поднялся, медленно стягивая с плеч выпачканный плащ и бросая его на землю, кое-где щедро окропленную кровью. Стянул с себя куртку и рубашку, рассматривая их. Рубашка однозначно погибла, куртку еще можно пытаться восстановить, но не здесь – слишком много полезных вещей в карманах, а перекладывать долгое занятие.

Некромант медленно опустился на колени и, взяв в горсть относительно чистый снег, кое-как обтер им лицо – ровно настолько, чтобы не пугать встречных, если таковые будут. Огляделся, выискивая взглядом коня, который, к счастью, не покинул хозяина – как стоял поодаль, так там и остался. Подозвать свистом животину не удалось, поэтому Ладислав, тихо ругаясь себе под нос, поднялся на ноги и, пошатываясь, кое-как доковылял на негнущихся ногах до коня сам. Слабый морозец пощипывал обнаженный торс, пока некромант на ощупь отыскивал в седельной сумке запасную рубашку, а когда оделся – как-то отстраненно подумал, что сильная простуда ему гарантирована. Пусть даже ранее он зимними ночами торчал на кладбищах, не запалив костра, но ночь Излома устанавливает свои правила.

Раньше бы он сказал, что ста смертям не бывать, только после случившегося с ним в эту ночь Ладислав уже не был настолько уверен в справедливости этой поговорки. Шрам на виске все еще ныл, но по сравнению с общим состоянием эта боль казалась такой несущественной ерундой, что некромант предпочел лишний раз не обращать на нее внимания.

Ладислав вернулся к кучке сброшенных вещей и, плеснув на них жидкостью из бутылочки на поясе, вполголоса пробормотал заклинание, отчего испорченная одежда почти сразу же истлела, обратившись в мелкий сероватый прах, в пыль. Вот теперь можно и ехать.

На коня некроманту удалось забраться только с третьей попытки, и то благодаря тому, что умная скотина, явно чувствуя состояние хозяина, стояла спокойно, не шевелясь. Вздумалось бы ей взбрыкнуть хоть раз – осталась бы у обочины дороги кормить падальщиков вроде воронов и волков.

Ладислав кое-как уселся в седле и пустил коня шагом по хорошо утоптанной дороге, убегающей в оголившийся по зиме подлесок. На память некромант никогда не жаловался, а уж дорога к избе Лексея Вестникова словно каленым железом впечаталась в его воспоминания почти тридцатилетней давности. Наверное, лишь благодаря этому примерно через полчаса он выехал на большую поляну, на которой и стояла малость покосившаяся избушка окруженная забором, ветхим с виду, но защищавшим дом старого волхва лучше, чем каменная стена княжеский терем.

Калитка была приоткрыта, словно кто-то слишком торопился войти во двор и потому забыл закрыть ее на кованый крюк, а неподалеку от крыльца валялись наспех сделанные волокуши, покрытые еловыми ветками. Раненого тут, что ли, тащили из лесу? Впрочем, раз из печной трубы идет дым, значит, хоть кто-то живой там остался.

Ладислав кое-как слез с коня и, заведя его во двор, ровное снежное покрывало которого было истоптано как следами человека, так и отпечатками волчьих лап, поднялся по скрипучему крыльцу в три ступени и от души стукнул в дверь рукоятью ножа.