Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

этого обладала здравым смыслом и необходимым терпением. На ее взгляд, наши беды проистекали от неподготовленности. Мы поступили в ее распоряжение вчетвером, и она принялась за нас всерьез. В обычае сестры Андерсон было спустя день-два после работы сравнивать своих подопечных и делить их на две категории: кого стоило обучать — и кто «годился лишь на то, чтобы определить, кипит ли вода».

В дальнем конце госпиталя находились четыре громадных электрических титана, откуда брали горячую воду для припарок. Практически при лечении всех ран в то время использовали отжатые припарки, и поэтому тест на определение, кипит ли вода, приобретал жизненно важное значение. Если несчастная, которую посылали «проверить, закипела ли вода», сообщала, что да, закипела, а на самом деле это было не так, сестра Андерсон с презрением спрашивала:

— Сестра, вам не под силу даже определить, закипела ли вода?

— Но я слышала, как вода шипит.

— Это — еще не настоящий пар. Неужели вы не понимаете? Сначала вода булькает, потом успокаивается, и только тогда идет настоящий пар.

Перечислив все стадии закипания воды, сестра Андерсон удалялась, ворча:

— Если еще раз пришлют таких тупиц, просто не знаю, что я буду делать!

Мне повезло, что я работала под руководством сестры Андерсон. Она была строгая, но справедливая. В другой палате работала сестра Стабс, маленькая, веселая и очень ласковая, — она, обращаясь к девушкам, называла их «дорогая», создавая иллюзию спокойствия и мира, но если что-то не ладилось, немедленно приходила в ярость и накидывалась на провинившихся как бешеная. Работать с ней было все равно, что играть с капризной кошкой, которая то играет, то царапается.

Работа сестры сразу мне пришлась по душе. Я легко научилась всему и пришла к неколебимому заключению, что это одна из тех профессий, которые приносят наибольшее удовлетворение. Думаю, что если бы я не вышла замуж, то после войны поступила бы на курсы сестер и стала бы работать в больнице.

Активная деятельность в стенах госпиталя решительно сдвинула иерархическую расстановку сил. Доктора всегда пользовались уважением. Когда кто-то заболевал, посылали за доктором и более или менее выполняли его указания, кроме моей мамы, естественно, — она-то всегда знала все лучше всех докторов. Доктор обыкновенно был другом семьи. Ничто в моей предшествующей жизни не подготовило меня к тому, что отныне я должна падать перед доктором ниц и поклоняться ему.

— Сестра, полотенца для доктора!

Я очень скоро привыкла вскакивать как ужаленная и смирно стоять с полотенцем в руках рядом с доктором в ожидании, пока он закончит мыть руки, вытрет их и не потрудится вернуть мне полотенце, а небрежно бросит его на пол. Даже те врачи, которые, по общему мнению, не так уж много стоили, становились объектом благоговения.

Заговорить с доктором, обнаружить свое знакомство с ним считалось признаком крайней самонадеянности. Даже если он был вашим близким другом, этого никак не полагалось обнаруживать. Я автоматически восприняла этот строжайший этикет, но один или два раза все же оскорбила Его Королевское Величество. Однажды доктор, раздраженный, как это свойственно всем госпитальным докторам, и не потому, что он действительно раздражен, а потому, что именно этого ждут от него сестры, нетерпеливо воскликнул:

— Нет, нет, сестра, совсем другой пинцет. Дайте мне… — сейчас не помню, как это называлось, но у меня на подносе оно было, и я простодушно предложила его доктору.

В течение последующих двадцати четырех часов мне пришлось выслушать немало упреков.

— Ну в самом деле, сестра, как вы могли передать пинцет доктору сами?

— Простите, сестра, — бормотала я смиренно. — А что же я должна была сделать?

— Помилуйте, я думаю, вам пора было бы уже знать это. Если доктор просит вас о чем-то, вы, конечно, должны передать это мне, а я — доктору.

Я уверила ее, что больше не нарушу правил.

Тем временем исход борьбы претенденток на место сестры ускорялся тем, что многие раненые прибывали к нам прямо из траншей с повязками, срочно наложенными на головы, в которых было полно вшей. Большинство дам из Торки никогда не видели вшей — и я в том числе, — и шок, вызванный этими гнусными паразитами, был слишком силен для их нежных душ. Молодые более смело реагировали на эту ситуацию. Нередко, сдавая дежурство, мы весело бросали друг другу:

— Я обработала все свои головы, — и при этом показывалась специальная густая гребенка.

Среди первых пациентов нам пришлось наблюдать и случаи столбняка. Первая смерть. Удар для нас всех. Но прошли три недели, и мне уже казалось, что всю жизнь я только и делала, что ухаживала за солдатами. А через месяц научилась проявлять бдительность:

— Джонсон, что вы написали на вашей карточке?

Карточки с показателями температуры помещались в изножии кровати, прикрепленные к ее спинке.

— На карточке? — переспросил меня Джонсон с видом оскорбленной невинности. — Ничего. А что?

— Кажется, кто-то предписал вам особую диету. Не думаю, чтобы это была сестра или главный врач. Вряд ли они прописали бы вам портвейн.

Другой раненый отчаянно стонал:

— Думаю, я страшно болен, сестра. Это точно. У меня температура.

Я вгляделась в его вполне здоровое, хотя и малинового цвета лицо, а потом посмотрела на протянутый мне градусник, который показывал температуру между 41° и 42°.

— Батареи, конечно, очень удобная штука, — сказала я. — Но будьте осторожны, если вы расположите градусник слишком близко, ртуть может вытечь вовсе.

— Ох, сестра, вы совсем не любите меня. Вы, молоденькие, такие жестокие, у вас нет сердца. Не то что те, постарше. Они всегда волнуются от такой температуры и бегут предупредить старшую сестру.

— Надо иметь совесть!

— Нельзя пошутить, что ли?

Иногда их надо было везти на рентген или физиотерапию в другой конец города. Приходилось сопровождать иной раз человек шесть. По дороге один из них мог остановиться и сказать: «Мне нужно купить шнурки для ботинок». Но стоило взглянуть на другую сторону улицы, где он якобы заметил шнурки, как там оказывалась вывеска: «Георгий и Дракон». Однако мне всегда удавалось справиться с шестью своими подопечными и в целости и невредимости доставить их обратно, причем я не оставалась в дураках, а они не выходили из себя. Они были замечательными. Все.

Для одного шотландца я писала письма. С трудом верилось, что он не умел ни читать, ни писать, будучи едва ли не самым умным в госпитале. Тем не менее я послушно писала письма его отцу. Для начала он садился в кровати и ждал, пока я приготовлюсь.

— Сейчас будем писать письмо моему отцу, сестра, — говорил он.

— Так. «Дорогой папа», —