Монументы Марса (сборник) - Кир Булычев

Если бы сам столько раз не видел, никогда бы не поверил. Вот на кого мы, юные скауты, поднимаем кулаки!

Светка затаилась, как мышка, и часто дышала. Другая бы никогда на такое дело не пошла. А она пошла. Вчера мы у нас во дворе сидели, а Александр Митрофанович вспоминал, как сам на такое дело ходил, еще лет двадцать назад. Он и подсказал: «Если бы я сейчас пошел, обязательно бы Светку взял, армяночку. У нее не руки, а отвертки – любой замок ногтем возьмет, феномен природы». Александр Митрофанович сказал нам, что в его время такие походы, как он сказал – набеги, к столичникам, тоже строго запрещались. Ведь наше руководство свято ценит каждого человека. Недаром нас в школе учили, что все военные победы не стоят и слезы ребенка, как писал Достоевский. Но ведь взрослым не пробраться в самое сердце страны столичников, не проникнуть в питомник – его так охраняют! А мы, мальчишки и девчонки, можем. И мы хотим принести пользу взрослым, своему поселку, своей небольшой демократической стране, окруженной тоталитарными режимами. И если мы можем выполнить гуманную акцию, это хорошая традиция. Я уж сейчас не помню, какие слова говорил Александр Митрофанович, а какие мы. Мы чувствовали себя с ним равными, хотя он – член поселкового совета, усы свисают ниже подбородка, и притом он начальник пограничников. Бывают такие искренние разговоры! Он нам по секрету посоветовал идти во время второй стражи, сказал, что тогда пограничники не так внимательны. Как будто сам не был пограничником. Но мне было понятно: ведь с нами он снова стал подростком, отважным разведчиком…

Мы не могли прямо пройти к питомнику. Не потому, что боялись, но на пути были казармы их дружинников. Пришлось взять правее, в кусты, где земля светилась зелеными пятнами, – там тоже была радиоактивность, но какая и почему – никто не знал. Столичники туда не ходили, а мы – только по крайней необходимости. Я тут вообще не был, только Эдик, говорит, ходил, но забыл, и мы шли по бумажке, где маршрут был нарисован карандашом – Александр Митрофанович нарисовал. Он сказал, чтобы на зеленые пятна не наступать – но вообще-то ничего страшного, там радиация локальная. Потом мы увидели дохлых крыс. Они валялись возле зеленого пятна. Может быть, они вовсе по другой причине подохли. Но мы все равно побежали быстрее, а Светка спросила:

– У тебя в груди не колет?

– Еще не колет, – осторожно ответил я.

– В следующий раз надо будет бронежилет достать, – сказал Эдик. У него всегда глупые идеи.

– И на уши кастрюлю, – сказала Светка.

Справа начался забор. За забором была промышленная зона. Сюда как-то наши командос ходили, за запчастями. Только не вернулись. А эти изверги потом, дня через три, нам катапультой ящик перекинули с их головами. Вот до какой мерзости они докатываются!

Вдоль забора мы шли, наверное, минут пятнадцать. Я подумал: «Может быть, не надо было именно питомник выбирать – можно другой подвиг совершить. Уж очень долго возвращаться…»

Забор кончился, и нам надо было пересечь центральную площадь. Посреди площади стоял громадный монумент из металла, а может, камня – рука вперед, на постаменте написано «Ленин». Только головы нет. Еще в прошлую революцию отломали. Мне про этот памятник много раз рассказывали. Я даже знал, что столичники с кем-то в Узбекистане подрядились – там голова подходящая есть – хотят поменять на капусту.

У монумента стоял часовой с автоматом. Не взорвешь и даже не измажешь. А хочется. Мы в принципе против идолов. Это недемократично.

Мы поглазели на памятник – зрелище странное, хотя они, наверное, привыкли. Теперь нам идти вниз, направо, и снова вниз…

Мы проходили совсем близко от жилого дома.

– Жалко, гранаты не взяли, – сказал Эдик.

– А куда кидать? – спросила Светка.

Эдик остановился. Со склона было видно, что происходит в комнатах, в которых горел свет. В одной была видна стенка, покрашенная в зеленый цвет, на ней висела картина. Вроде бы на ней был лес. Или что-то похожее. Может, водоросли. А у окна сидел человек и держал в руке книжку. И читал. Я, конечно, видел книжки, но у нас плохо с книжками. Одна есть в школе и еще две или три по домам. В другом окне стояли лицом друг к другу мужчина и женщина. И разговаривали. Они все сближались, разговаривая, а потом начали обниматься.

– Я в них камнем запулю, – сказал Эдик. – Позорище!

– Пошли, – сказала Светка. – Может, им так нравится.

– Вот сейчас завалю тебя, – сказал Эдик, – посмотрим, как тебе понравится.

– Не маленькая, – огрызнулась Светка. – Уже заваливали и не такие, как ты. Не испугаешь. Только со мной ты где ляжешь, там и встанешь.

Я не знал, врала она или нет. Наверное, не врала – ей уже лет тринадцать-четырнадцать, как мне. Отца у нее нет – кто защитит?

– Пошли, пошли, – сказал Эдик. – Утро скоро. Работать надо.

Мы спустились за дом. Он был какой-то недостроенный. Спереди осталось четыре этажа, а сзади только два.

И тут мы услыхали лай.

Лай доносился из питомника.

Правда, идти оказалось нелегко – путь лежал через свалку и развалины, а луна, как назло, спряталась. Я разбил коленку, Светка снова ушиблась. Эдик ворчал на нас. Мы вышли к питомнику у речки, от которой несло аммиаком. Питомник был обнесен проволокой, мы пошли вокруг.

Мы искали место, где легче перелезть.

Александр Митрофанович говорил, что раньше поверху был пропущен ток. Но теперь у них с электричеством плохо, так что, может, тока и не будет.

– Погодите, – сказал Эдик. – Никуда не отходить.

Он побежал назад, а мы со Светкой смотрели внутрь. В питомнике рядами стояли вольеры, там сидели собаки. Много собак, может, сто. Мне, нормальному человеку, даже трудно вообразить, что столько собак можно собрать в одно место. Некоторые собаки лаяли, но нехотя, спросонок. Нас они не чуяли – мы тоже не дураки, подходили с подветренной стороны.

– А где сторожа? – спросил я.

– Наверное, у ворот. Много сторожей не надо, – сказала Светка. – Зачем? Они же сами себе сторожа. Ты только влезь, сразу начнут лаять.

– А как же мы тогда возьмем их?

– Вот это ваша с Эдиком забота, – сказала Светка.

– Мое дело – отпереть. А ты, Игореша, их уговаривай.

– Ладно, – согласился. Не люблю, когда меня Игорешей зовут. Как маленького. Теперь меня надо Егором звать. Она знает, но дразнится.

И еще мне было неприятно вспоминать ее слова про то, как ее… ну, заваливали! Она стояла передо мной, такая худенькая, грива черных кудрей, как туча, глаза даже в темноте блестят. Мне ее и жалко, и хочется сделать с ней так же, как другие. А она сказала:

– Все же они такие изверги, что страшно подумать.

Я кивнул. Не стал отвечать. Когда ясно, что изверги, зачем говорить. Может быть, у меня есть недостатки, и у Александра Митрофановича, и у Эдика – у всех есть недостатки. Бывают люди получше и похуже. Но выращивать собак специально, чтобы потом их жрать, – это только столичники могут. Иногда подумаешь, что они этих созданий, которых мы называем друзьями человека – друзьями, поняли? – они их режут, убивают и жрут, жарят, понимаете, на постном масле? Да я за это готов их голыми руками растерзать! Я на все пойду, чтобы собак спасти!