Эндимион. Восход Эндимиона - Дэн Симмонс

Отцу Клифтону хотелось устроить теологический диспут.

По-моему, я застонал, но все решили, что это от боли, и потому добрый священник наклонился поближе, участливо погладил меня по руке и пробормотал:

– Ну-ну, сын мой.

Я уже говорил, что он был лет на шесть моложе меня?

– Рауль… Могу я называть вас так?

– Конечно, отец. – Я закрыл глаза и притворился, что сплю.

– Как вы относитесь к Церкви, Рауль?

Не размыкая век, я закатил глаза.

– К Церкви, отец?

Отец Клифтон ждал.

Я пожал плечами. Точнее, попытался – это не так-то просто, когда одна рука в наручнике над головой, а во второй торчит игла внутривенного питания.

Но отец Клифтон, похоже, понял.

– Вам она безразлична? – спросил он тихо.

«Как можно быть безразличным к организации, которая хочет тебя поймать и прикончить?»

– Не совсем, отец, – ответил я. – Просто Церковь… Ну, была не совсем уместна в моей жизни… по многим причинам…

Миссионер вопросительно приподнял бровь.

– Рауль, о Церкви можно сказать многое, разумеется, не все в Церкви совершенно, но уж неуместной ее вряд ли можно счесть…

Я хотел было снова пожать плечами, но решил, что хватит и одной попытки.

– Я знаю, к чему вы клоните. – Может, на этом наша беседа закончится?

Отец Клифтон наклонился еще ближе:

– Рауль, вы знаете, что завтра утром вас отправят на военную базу в Бомбасино?

Я кивнул. Хорошо хоть голова двигалась свободно.

– Вы знаете, что за дезертирство Имперский Флот и Гильдия карают смертью?

– Ага, но только после беспристрастного судебного разбирательства.

Отец Клифтон игнорировал мой сарказм. Он нахмурился, давая мне понять, что обеспокоен. Интересно, что его так тревожило: моя судьба или моя бессмертная душа? Или и то, и другое?

– Для христиан… – Он помолчал. – Для христиан такая казнь не более чем временные неудобства – мгновенный ужас, а затем радость воскресения. Но для вас…

– Ничегошеньки, – сказал я, помогая ему закончить фразу. – Большой пшик. Вечный мрак. Я стану пищей для червей.

– Этого не должно случиться, сын мой. – Отец Клифтон почему-то не пожелал веселиться вместе со мной.

Я вздохнул и посмотрел в окно. На Витус-Грей-Балиане Б около полудня. Солнце здесь светит как-то немного не так, как на тех планетах, где мне довелось побывать: на Гиперионе, Старой Земле, Безбрежном Море и многих других. Да, разница есть, но она столь неуловима, что я затрудняюсь описать. Но это очень красиво. Очень. Я смотрел на кобальтовое небо в росчерках лиловых облаков, на лучи масляно-желтого света на розовой стене и на деревянном подоконнике, слушал крики детей, играющих на улице, тихий разговор Сес Амбре и ее больного брата Бина и думал: «Потерять все это навсегда?..»

И призрачный голос Энеи ответил: «Но терять все это навсегда – и есть сущность человеческого бытия, любимый».

Отец Клифтон кашлянул:

– Вы когда-нибудь слышали о пари Паскаля, Рауль?

– Да.

– Неужели? – Похоже, отец Клифтон здорово удивился. – Тогда вам известно, какой в нем заключен смысл.

Я снова вздохнул. Боль стала постоянной, уже не было приливов и отливов, как раньше… Впервые о Блезе Паскале я услышал от бабушки, еще ребенком, и с Энеей мы о нем говорили. В библиотеке Талиесина я случайно наткнулся на его «Мысли».

– Паскаль был математиком, – сообщил отец Клифтон, – до Хиджры, по-моему, в середине восемнадцатого века…

– Вообще-то семнадцатого, – поправил я. – Если не ошибаюсь, он родился в 1623 году, а умер в 1662-м. – Ну, положим, с датами я слегка блефовал. Вроде похоже, но держать пари на свою голову я бы не стал. Как-то зимой мы с Энеей недели две подряд обсуждали Просвещение и как оно повлияло на людей эпохи до Хиджры.

– Верно, – согласился отец Клифтон, – но когда именно он жил, не так важно, как его так называемое пари. Поразмыслите, Рауль, с одной стороны – шанс воскресения, бессмертие, вечность на небесах и благодать Господня. С другой… Как вы выразились?

– Большой пшик, – с удовольствием повторил я. – Вечный мрак.

– Хуже того, – сказал молодой священник с неподдельной убежденностью. – Ничто. Сон без сновидений. Но Паскаль понимал, что если ты лишен искупления Христова, то это во сто крат хуже. Это вечное сожаление… бесконечная печаль…

– А-а? – спросил я. – Вечное наказание.

Отец Клифтон стиснул руки, явно смущенный этой стороной вопроса.

– Возможно, – сказал он. – Но даже если ад – только вечное сожаление об утраченных возможностях… Стоит ли рисковать? Паскаль понял, что, если Церковь ошибается, ничего не потеряешь, если принять надежду. А если права…

Я улыбнулся:

– Несколько цинично.

Священник пристально посмотрел на меня.

– Не так цинично, как бессмысленная смерть, Рауль. Приняв Христа, ты можешь творить добро, служить своим ближним, своим братьям и сестрам во Христе, и ты спасешь свою жизнь и свою бессмертную душу.

Я кивнул, помолчал и проговорил:

– А все-таки это важно, когда именно он жил.

Отец Клифтон озадаченно заморгал: он явно не понял.

– Блез Паскаль, я имею в виду, он пережил невиданную интеллектуальную революцию. Коперник, Кеплер и их последователи тысячекратно расширили вселенную. Солнце стало… ну, просто солнцем, отец. Все переместилось, отодвинулось, выкатилось из центра. Паскаль однажды сказал: «Меня ужасает вечное молчание бесконечных пространств».

Отец Клифтон наклонился так низко, что я уловил исходящий от его кожи запах мыла и аромат крема для бритья.

– Тем больше у вас оснований разделить его мудрость, Рауль.

Мне захотелось отодвинуться от этого розового, свежевыбритого, лунообразного лица. От меня самого пахло потом, болью и страхом. Зубы я не чистил уже сутки.

– Я не считаю возможным заключать пари, если это имеет отношение к Церкви, настолько привыкшей, что все продается и покупается, что устанавливает цену за спасение жизни ребенка – полное повиновение и подчинение всем ее требованиям, – сказал я.

Отец Клифтон отшатнулся, как от пощечины. Он встал и похлопал меня по плечу.

– Отдыхайте. Мы с вами еще поговорим до отлета.

Но времени у меня не оставалось – катер Немез уже садился на военной базе в Бомбасино.

Отец Клифтон ушел, и я заснул.

Я наблюдал, как мы с Энеей сидим на крыльце ее домика и продолжаем наш разговор.

– Я уже видел этот сон, – сказал я, прикасаясь к камню под холстиной. Камень еще хранил дневное тепло.

– Да, – согласилась Энея, потягивая свежезаваренный чай.

– Ты собиралась рассказать мне, что делает тебя мессией, – услышал я собственный голос. – Раскрыть секрет, почему ты стала той «связью между мирами», о которой говорил ИскИн Уммон.