Тени сумерек - Берен Белгарион

Закрыв глаза, Берен вцепился пальцами в столешницу, надеясь, что ему удается удерживать лицо и хранить аванирэ. Дело было не в песне… Не в ней как таковой — он вообще ее не слышал. Точнее, слышал, ее пели дружинники Роуэна в замке Химринг… Память обрушила такую лавину образов и событий, что казалось — голова вот-вот треснет. Хурин… Хитлум… Фингон… Маэдрос… Фарамир… Роуэн…

Гили!!!

О боги! — малыш пришел сюда, не побоялся… Зачем? Неужели…

Как долго рыдать нам во тьме?

И кто сказал нам, что путь закрыт?

Оставим тоску в золоченой тюрьме -

Восток зовет нас, Восток горит!

…Да, понимал Берен, так оно все и есть — час настает… Ключ вложен и повернут, замок открылся, и обвалом посыпалось тяжелое золото воспоминаний… Потому что час близок…

С болью в сердце, с огнем в очах,

Скорбь сама,

Ярость сама -

Мы клялись отомстить!

Сжимая в ладони серебряный кубок, Берен не замечал, что сминает пальцами круглые бока, сдавливает их, как бумагу… Существовали только песня — и память: пыльные покровы слетали один за другим, точно их срывал ураганный ветер. Это было почти больно…

В злой час

Пала тьма, изменив всех нас

В злой час

Пала тьма, изменив всех нас…

В злой час

Страдание пришло в бессмертный край!

Последний перебор разлетелся вдребезги — с лязгом по полу покатился измятый кубок. Берен, откинувшись назад, стукнулся головой о спинку кресла — а потом упал лицом на стол. Возникла суматоха, все повскакали с мест, кто-то оттаскивал кресло назад, Берен почувствовал, что лежит уже на полу, и воротник на нем разорван… Аванирэ! Только бы эта упыриха не догадалась, в чем дело… Только бы не…

— Лорд опять соизволили надраться… — поджав губки, сказала Даэйрэт.

— Нет… Нет!… — он вырвался, сел, обхватив руками голову… — Душно… здесь…

— Это да, — Болдог протолкался к ним. — Начадили как хрен знает что… Эй вы, там! Открывайте окна, дышать нечем! И принесите воды — князьку поплохело… Не иначе как от его собственной песенки. Где мальчишка? Где этот засранец?

— Не трогать! — Берен вскочил, растолкав всех, внезапная слабость была отброшена. — Болдог, животное, ты сам приказал ему петь! Илльо, пусть ублюдки Кайриста уберут от него руки! Это… Это бесчестно!

— Спокойно! Спокойно, князек! — Болдог показал желтые зубы. — Никто его не тронет, раз я обещал. Все в порядке. Слышите, вы? — обратился он к двум головорезам, уже схватившим паренька под руки — на побледневшем носу обозначилось вдвое больше веснушек, чем было до того. — Я сказал, не трогать! Руки прочь!

— Это все-таки мои люди, Болдог, — Кайрист выплыл из-за стола, вынес свое брюхо на середину залы и положил руку мальчику на плечо. — Ночь Солнцестояния есть ночь Солнцестояния, и я не буду оспаривать права на убежище… Мальчик безопасно останется здесь на ночь и безопасно утром уйдет. Ведь тебе нет дела до того, где он будет спать?

— Кайрист, — сквозь зубы выдохнул Берен. — Лучше тебе отойти от мальчишки подальше. Лучше тебе убрать от него лапы.

— Ну, если мой лорд приказывает, — сладким голосом пропел толстяк. — Если он сам положил на оборвыша глаз…

Кайрист полагал себя в полнейшей безопасности: чтобы добраться до него, Берену пришлось бы обойти стол, где его наверняка задержали бы северные военачальники, а если нет — то Дайрвег и Борвин уже успели бы обнажить мечи.

Кайрист просчитался: Берен не собирался обходить стол. Он вскочил на столешницу, схватил бронзовый подсвечник и как копье метнул его в Борвина — и увернуться Борвин не успел. Штырь, на который нанизывалась свеча, пропорол ему грудь. Затем Берен одним прыжком оказался радом с Дайрвегом. Тот уже успел обнажить меч и ударить, но Берен еще в прыжке подогнул ноги и упал на колени, проскочив под мечом. Вскакивая, он головой ударил Дайрвега в челюсть и выхватил меч из ослабевшей руки. Взлет клинка! — ската осталась в груди разбойника; Берен даже поленился ее вынуть ради Фрекарта. Одной рукой он ухватился за толстую золотую цепь, свисающую на пузо Кайриста, другой отвесил наместнику крюк в челюсть. Тот уже успел принять защитную позицию кулачного бойца, но не успел сообразить, что противник — левша. Берен почувствовал, как под его рукой челюсть выламывается из сустава. От удара голова Кайриста откинулась назад, цепь натянулась и в шее толстяка хрупнуло. Берен отпустил цепь — и труп ровно, как колода, грохнулся на пол.

Илльо был потрясен тем, как быстро все произошло. Он понял теперь до конца, почему за Береном гонялись четыре года, а он безнаказанно совершал убийства то здесь, то там. Он был не просто ловким и быстрым убийцей — он сам был оружием, молниеносным мечом в чьей-то незримой руке — и горе тому, кто вздумает испытать силу этой длани. Он удивительно точно чувствовал миг — и разил как раз тогда, когда ему ничто не могло противостать.

Оцепенение было мгновенным — а затем все мгновенно пришло в движение. Завопили женщины, на Берена навалились одновременно и орки Болдога, и ребята из Аст-Ахэ, Гили оттерли в сторону Тхуринэйтель и Этиль, дортонионцы похватались за предметы обстановки, северяне — за оружие. Берен, видя, что вот-вот здесь начнется кровопролитие и ужасаясь тому, на каком волоске все повисло, заорал изо всех сил:

— Всем стоять! Замри, не шелохнись!

Он попал почти слово в слово с Болдогом и Илльо, их голоса перекрыли начинающийся шум — даже бабы перестали визжать. Северяне мгновенно овладели положением: на галерейку высыпали стрелки с самострелами, в дверь вбежали стражники с бердышами, горцы при виде их бросили то жалкое оружие, которым намеревались воспользоваться: стулья, ножи для разделки мяса, треноги и подсвечники, кочерги и каминные щипцы.

Берена все еще держали, но уже не так плотно, потому, что он перестал вырываться. Болдог присел на корточки рядом с тушей Кайриста, бесцеремонно взял того за щеку, оттянув толстую складку плоти, повернул лицом вверх, отпустил, с интересом глянул на Берена:

— А ведь ты его убил, князек. Шея сломана.

— Не рассчитал спьяну, — во рту у горца было сухо и горько. — Хотел только челюсть ему своротить.

— Собаке собачья смерть, — Илльо обошел труп (его легче было обойти, чем перешагнуть) и, мгновенно примерившись, отсек голову еще дергающегося и стонущего Борвина. — Уберите падаль.

Какую-то женщину вырвало.

— Мне кажется, господин мой Берен и вы, господа рыцари, что пир испорчен, — заключил, вставая, Мэрдиган. — Пора расходиться.

Берена отпустили наконец-то и он подошел к телу Фрекарта. У всех на виду снял с его шеи золотую цепь. Когда-то она принадлежала Бреголасу, и горцы об этом знали.

— Где пацан? — он выпрямился, намотав цепь на руку. Руско, Руско, не приведите боги, если с тобой случилось несчастье!