Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

не упускать из виду главного: благо Израиля зависит от помощи Иеффая. К тому же он догадался: этот безудержный смех не имел никакого отношения ни к народу Ефрема, ни к нему лично и был вызван, видимо, каким-то воспоминанием, то ли кровавым, то ли просто забавным. И Елеад выдержал смех Иеффая, спокойно выжидая, когда приступ пройдет. Овладев собою, Иеффай сказал:

– Прости, у меня и в мыслях не было обидеть гостя.

Он подошел поближе, поздоровался с Елеадом, слегка приобняв и едва коснувшись губами его бороды, после чего предложил присесть на циновку.

– Думается, – начал он разговор, – не по своей охоте пришел ты ко мне после всего, что стряслось с вашими на этом берегу Иордана. Видимо, нужда заставила.

– Да, великая нужда, – подтвердил Елеад. – Впервые со времен Деворы цари и города Ханаана объединились против нас. Они превосходят нас числом и оружием. Тебе тоже вряд ли придется по вкусу, если хананеи истребят западный Израиль: тогда враги у тебя будут не только на востоке, но и на западе.

Иеффай возразил спокойно, почти небрежно:

– Враги были у меня на севере, на юге и даже в собственном доме, что тебе наверняка известно. Но я с ними справился.

Елеад задумчиво поглядел на него и сказал:

– Ты сражался как слуга Ягве. Ягве – Бог не только Галаада, он Бог всего Израиля. Я пришел к тебе как к военачальнику Ягве.

– Тут ты ошибся, – ответил Иеффай. – Я не тот человек, который тебе нужен. Мои долги Ягве оплачены сполна. Я больше не слуга ему, и мне нет нужды за него воевать. Мы с ним квиты.

Елеада так и подмывало ответить вежливой насмешкой на грубость мужлана, но он не мог себе это позволить. Он смолчал и, потирая сильными, искусными в письме пальцами одной руки ладонь другой, обдумывал ответ и пристально вглядывался в лицо Иеффая. При всей жесткости оно выдавало усталость. Щеки ввалились, кожа обтянула скулы, и череп мертвого Иеффая проступил сквозь лицо живого. Видно было, что этот человек, боровшийся с Богом, выдохся и не хочет продолжать борьбу; но освободиться от Ягве не может.

– Мне кажется, Иеффай, – сказал наконец священник, – что ты заблуждаешься. Между тобой и Ягве речь идет не о службе, обязанности и долге. Ты не можешь расквитаться с Богом. Ибо ты – часть его.

Страх пронзил Иеффая. Что у него с Ягве одно и то же лицо, не знал никто из людей, кроме Иаалы. Откуда же знал этот чужестранец?

Елеад заметил, что его слова смутили Иеффая. Высоким вкрадчивым голосом, мягко, без всякого нажима, но довольно решительно он продолжал:

– В Израиле нет героя, кроме тебя, а герой – на одну треть Бог. Это знаем мы – те, кто сохраняет в веках деяния Ягве. В тебе больше от Ягве, чем в остальных людях. И кто нападает на Бога, нападает на тебя.

Стараясь скрыть замешательство, Иеффай ответил насмешкой:

– Первосвященник Ефрема, не трудись восхвалять и превозносить меня.

Елеад понял: Иеффай ожесточен и строптив, но умен и умеет думать; сказанное им, Елеадом, пробило брешь в его защите. И Елеад воспрянул духом, изменил тон и рискнул привлечь к себе Иеффая, выложив ему ряд смелых и опасных истин, которые другим могли бы показаться кощунством.

– Меня ничуть не удивляет, – сказал он, – что ты не хочешь признать себя подлинной, гордой частью Ягве. Ты – воин, твой долг – действовать, сражаться; не твое дело размышлять и раздумывать о Боге. Для этого существуем мы, священники. И в Шиломе мы долго и напряженно размышляли о Боге, и, как нам кажется, небезуспешно. Говорю тебе, я убежден: ты – часть Ягве, хочешь ты этого или нет. Ягве живет в тебе, а ты – в нем. Ваалы прочих народов живут в кронах деревьев, в камнях, родниках и священных изображениях, и недалеким людям среди нас наш бог Ягве тоже виден и доступен лишь в таком образе, но истинный Ягве, твой и мой, живет в деяниях Израиля.

Иеффая поразило, что этот священник опять ясно и четко высказал то, что он сам порой смутно улавливал в речах Иаалы, но до конца не понимал. Неслыханные, отдающие богохульством слова и притягивали его, и возмущали.

– Правильно ли я тебя понял, – спросил он, и легкая усмешка тронула его губы. – Ты всерьез утверждаешь, что Ягве живет и в моих деяниях?

– Ты это говоришь, – ответствовал Елеад.

Иеффай, уже с вызовом, опять спросил:

– Значит, если я богохульствую, это богохульствует Ягве?

Тот мягко поправил:

– Не совсем так. Ягве слабеет, когда ты богохульствуешь.

Подумав, Иеффай отрицательно качнул головой:

– Я – воин, ты сам это сказал. Я не создан для того, чтобы понимать твои заумные и туманные речи.

Елеад возразил с необычной для него горячностью:

– Безусловно, ты меня понимаешь, даже если не хочешь это признать.

Он прикусил язык. Вспомнил о своем намерении вести разговор с Иеффаем, преследуя лишь одну цель. Покамест удалось того расшевелить; пора было пустить в дело сильные слова, чтобы заставить его включиться в войну. Правда, Елеад очень редко, и то лишь с самыми преданными учениками, решался говорить о своих крамольных взглядах; но этот неотесанный и странный мужлан – Елеад видел это по его лицу – способен был понять его учение и вдохновиться им. Новая истина, открывшаяся Елеаду, до такой степени занимала все его мысли, что ему захотелось поделиться ими с этим человеком.

Он поднялся с циновки и, подойдя к Иеффаю, тихо, настойчиво, но без свойственной священникам назидательности сказал:

– Видишь ли, дело обстоит так: Ягве родился вместе с Израилем. Войны, которые вел Израиль, – это его войны. Он живет в полную силу, если силен