Ярость - Уилбур Смит

Они возвращались в лагерь, погрузив тушу буйвола в кузов «лендровера», большая рогатая голова свисала сбоку. Матату и носитель ружья сидели на туше и пели охотничьи песни.

На обратном пути Лана не произнесла ни слова. Эд Лайнер ждал их под обеденным тентом, но его приветственная улыбка поблекла, когда Лана бросила на стол перед ним свои разорванные панталоны и пропищала голоском маленькой девочки:

– Ты знаешь, что сделал старый гнусный Шон, папочка Эдди? Изнасиловал твою маленькую девочку. Вот что он сделал. Повалил и воткнул в нее свою грязную штуковину.

Шон увидел гнев и ненависть в глазах старика и внутренне застонал. «Сука, – подумал он. – Коварная сучка! Тебе же понравилось! Ты кричала и просила еще».

Через полчаса Лана и Эд сидели в красно-серебряном «Бичкрафт-Бэрон», взлетевшем с узкой полосы в буше. Когда самолет лег на курс к Найроби, Шон взглянул на переднюю часть своих брюк.

– Что ж, Кинг-Конг, – сказал он. – Надеюсь, ты доволен, хотя это обошлось нам в пятьдесят тысяч долларов за дюйм твой длины.

Продолжая печально качать головой, он повернулся к «лендроверу» и поднял связку почты, которую пилот «Бичкрафта» привез из Найроби. На верху стопки лежал желтый конверт с телеграммой, и Шон распечатал его первым.

«5 августа женюсь на Холли Кармайкл. Пожалуйста, будь моим шафером. С любовью, Гарри».

Шон дважды прочел текст, и Лана с Эдом вылетели у него из головы.

– Хотел бы я посмотреть, что за баба готова выйти за Гарри, – усмехнулся он. – Жаль, нельзя вернуться домой… – Он замолчал и задумался. – А почему нельзя? Какого дьявола? Опасность – половина удовольствия.

Шаса Кортни сидел за столом у себя в кабинете в Вельтевредене и разглядывал Тернера на противоположной стене, мысленно сочиняя следующий параграф.

Он готовил доклад председателя к заседанию правительственного комитета по «Армскору» [104]. Эта компания была создана по особому постановлению парламента, и то же постановление обеспечило строгую секретность ее деятельности.

Когда президент Эйзенхауэр в качестве наказания за Шарпвилльскую бойню и расовую политику правительства Фервурда инициировал введение эмбарго на поставку вооружения, ежегодные правительственные траты на вооружение составляли всего 300 000 фунтов. Четыре года спустя ежегодный военный бюджет составлял полмиллиарда.

«Старина Айк, миляга, оказал нам большую услугу, – улыбнулся Шаса. – Снова сработал закон непредвиденных последствий, санкции всегда дают обратный результат. И теперь наша главная забота – найти испытательный полигон для собственной атомной бомбы».

Он снова обратился к этой части своего доклада и написал:

«Принимая во внимание вышеизложенное, я склоняюсь к мнению, что мы должны избрать третий способ, то есть подземные испытания. С этой целью корпорация уже провела поиск самых подходящих с точки зрения геологии мест. (См. прилагаемые геологические отчеты).

Шурфы до глубины в четыре тысячи футов будет пробивать коммерческая геологическая компания с помощью алмазных буров; такая глубина позволит избежать заражения подземных запасов воды».

В дверь постучали, и Шаса в недоверчивом гневе вскинул голову. Все домашние знали, что его нельзя тревожить, и такому поступку не было оправдания.

– Кто там? – рявкнул он, но дверь открыли без его разрешения.

В первый миг он не узнал вошедшего. Длинные волосы, темный загар, пестрый костюм: жилет из шкуры куду, яркий шелковый шарф вокруг шеи, сапоги, на поясе патронташ – все незнакомое. Шаса неуверенно встал.

– Шон? – спросил он. – Глазам своим не верю. – Он хотел рассердиться. – Черт побери, Шон, я велел тебе никогда…

Но дальше продолжить не смог, слишком велика была радость, и голос его дрогнул.

– Здравствуй, папа.

Шон пошел к нему. Он был выше, красивее, увереннее в себе, чем помнил Шаса. Шаса терпеть не мог яркие театральные костюмы, но Шон носил свой наряд с таким щегольством, что он казался естественным и правильным.

– Что ты здесь делаешь? – наконец обрел Шаса дар речи, но в вопросе не было злости.

– Я приехал, как только получил телеграмму Гарри.

– Гарри послал тебе телеграмму?

– Свадьба – он хочет, чтобы я был его шафером, и у меня даже не было времени переодеться.

Он остановился перед Шасой, и несколько мгновений они разглядывали друг друга.

– Отлично выглядишь, папа, – улыбнулся Шон, и его зубы на фоне темного загара были белы, как кость.

– Шон, мой мальчик.

Шаса протянул руки, и Шон стиснул его в медвежьем объятии.

– Я думал о тебе каждый день… – Голос Шона звучал напряженно, щека была прижата к щеке Шасы. – Боже, как я по тебе скучал, папа!

Шаса сердцем понимал, что это ложь, но его обрадовало, что Шон потрудился солгать.

– Я тоже скучал по тебе, мой мальчик, – прошептал он. – Не каждый день, но достаточно часто, чтобы было очень больно. Добро пожаловать обратно в Вельтевреден.

И Шон поцеловал сына. Они не целовались с тех пор, как Шон был совсем маленьким, такие проявления сентиментальности не соответствовали обычной манере Шасы держаться, но сейчас он испытал почти непереносимое наслаждение.

Этим вечером за ужином Шон сидел справа от Сантэн. Смокинг был ему тесен в плечах, от него пахло нафталином, но слуги, в восторге от его возвращения, выгладили шелковые лацканы и загладили острые стрелки на брюках. Шон промыл шампунем волосы, но, как ни странно, гладкие шелковые кудри лишь подчеркивали его бросающуюся в глаза мужественность, а не отвлекали от нее.

Изабелла, как и все остальные, захваченная врасплох, плыла вниз по лестнице, одетая к ужину в платье с открытой спиной, без рукавов, но ее хладнокровие и сдержанность сразу испарились, как только она увидела Шона. Она запищала и бросилась к нему.

– После твоего отъезда здесь стало так скучно!

Она не выпускала его руки, пока не сели за стол, но даже после этого наклонялась вперед, глядя на его губы, когда он говорил, и завороженно вслушивалась в каждое его слово, забыв про остывающий суп. Когда Шаса в голове стола отпустил замечание насчет кенийских парикмахеров и их причесок, Изабелла вступилась за старшего брата.

– Мне нравится его прическа. Иногда, папа, ты бываешь допотопным. Он прекрасен. Клянусь, что если Шон срежет хоть волос со своей прекрасной головы, я на месте дам обет молчания и целомудрия.

– Понадобится серьезная помощь Господа для такого достижения, – сказал ее отец.