Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк

— Я знаю, Данкан. Любовь знает любовь.

Ее слова вызвали у него дрожь, чувство отчужденности от его старого бытия. Он пришел сюда в поисках одного, а нашел другое. Как будто вбежал в комнату, полную знакомых, а в самый последний момент понял, что никого из них не знает.

Она отстранилась от него и взяла его за руку.

— Ты пойдешь со мной, Данкан?

— Куда угодно, — ответил он.

Она повела его назад, к каналу, во тьму, к основанию массива, в Место Безопасности.

ЭПИЛОГ

Нет погребального запаха для Муад Диба,Нет коленопреклонения и обрядов,Освобождающих мозгОт жадных теней.От глупых святой,Золотой чужеземец, живущий вечноНа краю разума.Ослабьте свою охрану, и он придет!Его алый мир, его бедностьУдарили по пророческой паутине Вселенной,До самого края!Из сверкающих звездных джунглейСмотрит загадочный, смертный, безглазый оракул,Орудие пророчества, чей голос никогдаНе умрет!Шаи-Хулуд, он ждет тебя на берегу,Чтобы встретить лоб в лоб, как хозяин,Где расцветает скука любви.Он шагает через Время,Разбрасывая свои сны.

Дети Дюны

Глава 1

«Учение Муад Диба стало площадкой для появления схоластических измышлений, предрассудков и извращений. Он же учил умеренному образу жизни, философии, которая могла бы помочь человечеству решить многие проблемы, возникающие в результате постоянных изменений во Вселенной. Он говорил, что человечество все еще развивается, оно все время пребывает в этом процессе развития, который никогда не кончится. Он говорил, что это развитие влияет на изменение принципов, которые известны только вечности. Как может извращенное толкование его учения развиваться рядом с истинной сущностью?»

Слова Данкана Айдахо, ментата.

На красном ковре с длинным ворсом, покрывающем пол сырой пещеры, появилось пятно света. Самого источника света не было видно, только это единственное пятно на красной ворсистой поверхности. Кружок диаметром два сантиметра как будто искал что-то: он хаотично двигался, то вытягиваясь, то приобретая овальную форму. Достигнув темно-зеленого покрывала, спадающего с кровати, он подскочил вверх, скользя по складкам.

Под зеленым покрывалом лежал ребенок с рыжеватыми волосами. Лицо его было все еще по-детски округлым, пухленьким и полногубым. Он не был худым — характерная черта Свободных, — но и не был рыхлым, как представители Внешнего мира. Когда свет коснулся закрытых век, маленькая фигурка под одеялом зашевелилась.

Теперь слышно было только ритмичное дыхание и едва уловимое «кап-кап-кап» воды, которая капала в тазик из огромного ветряного мешка, расположенного высоко над пещерой.

Снова в помещении возник свет. Его было немного больше, и он был ярче. На этот раз можно было определить его источник: фигура в капюшоне заполнила собой весь дверной проем в конце комнаты, сделанный в виде арки, и свет шел именно оттуда. Пятно света еще раз проследовало по всему помещению, как будто проверяя и выискивая что-то. Это вызывало ощущение угрозы, растущего недовольства. Оно миновало спящего ребенка, задержалось на закрытом решеткой отверстии для воздуха в верхнем углу, тщательно обследовало выпуклость на зеленовато-золотистых занавесях, развешанных по стенам, чтобы скрыть скалы и придать уют помещению.

Вскоре свет померк. Фигура в капюшоне сделала шаг вперед, выдавая свое присутствие шуршанием одежды, и заняла место на одной из сторон арки, которая служила дверным проемом. Тот, кто был знаком с заведенным здесь порядком, в съетче Табр, сразу бы догадался, что это был Стилгар, наиб съетча, хранитель осиротевших близнецов, которые однажды облачатся в мантию своего отца, Пола Муад Диба. Стилгар часто совершал ночной осмотр помещения, где почивали близнецы, и, как проявило, сначала он заходил в спальню Ганимы, а затем в примыкающую комнату, где он мог бы убедиться, что Лито ничего не угрожает.

«Я — старый дурак», — думал Стилгар.

Он дотронулся до холодной поверхности фонаря и затем повесил его на крючок, прикрепленный к его поясу. Фонарь раздражал его, несмотря на то, что он был полностью зависим от него. Эта вещь представляла собой хитроумный инструмент, изобретенный в Империи, — приспособление, способное обнаружить присутствие больших живых тел. С его помощью он увидел лишь спящих детей в королевской спальне.

Стилгар знал, что его мысли и чувства были подобны свету. Он не в состоянии был погасить всегда светящий внутренний прожектор. Какая-то более великая сила контролировала это движение. В данный момент он направлял этот свет туда, где ощущал реально опасность. Здесь находился магнит для мечтаний всего великолепия всей известной Вселенной. Здесь лежали богатства во времени — вечная власть и самый могущественный из всех мистических талисманов: божественная подлинность религиозного наследия Муад Диба. В этих близнецах — Лито и его сестре Ганиме — была сосредоточена власть — сила, внушающая страх и благоговение.

И пока они живут, в них будет жить Муад Диб: несмотря на то, что он умер.

Это были не просто девятилетние дети, они были силой самой природы, предметом почитания и старого страха. Они были детьми Пола Атридеса, Махди всех Свободных-фрименов. Он вызвал взрыв гуманности. Свободные с этой планеты распространили джихад, неся свою страсть через всю человеческую Вселенную от лица религиозного правительства, чей размах и вездесущая власть оставили свой след на каждой планете.

«Однако, эти дети — кровь и плоть Муад Диба, — думал Стилгар. — Два пустяковых удара моего ножа остановили бы навсегда их сердца. Их род прекратил бы существование.?

Его разум пришел в смятение от такой мысли.

«Убить детей Муад Диба!?

Но годы сделали его мудрым в отношении самоанализа. Стилгар знал о происхождении этой жуткой мысли. Она шла от левой руки проклятого, а не от правой руки благословенного. Айат и Бурхан Жизни были загадками для него. Когда-то он гордился, что осознавал себя Свободным, что думал о пустыне, как о друге; что в мыслях назвал свою планету Дюной, а не Арракисом, как это значилось на всех картах Империи.

«Насколько просто все было, когда наш Мессия просто мечтал, — думал он. — Но найдя своего Махди, мы освободились от вселенских бесконечных мессианских грез. Каждый народ, порабощенный джихадом, теперь мечтает о том, чтобы пришел вождь».

Стилгар посмотрел в спальню, окутанную мраком.

«Если бы мой нож освободил всех этих людей, интересно, сделали бы меня мессией??

Можно было услышать, как в своей кровати ворочается Лито.

Стилгар вздохнул. Он никогда не знал деда Атридесов, имя которого дали ребенку. Но многие говорили, что моральная сила Муад Диба исходила именно из этого источника. Перейдет ли это жуткое качество «правильности» через поколение? Стилгар не нашел ответа на свой вопрос.

Он подумал: «Съетч Табр — мой. Я правлю здесь. Я — наиб Свободных. Если бы не я, не было бы Муад Диба. Эти близнецы теперь здесь благодаря Чани, их матери и моей родственницы, моя кровь течет в их жилах. Я там, с Муад Дибом, Чани и со всеми остальными. Что мы сделали для нашей Вселенной??

Стилгар не смог бы объяснить, почему такие мысли пришли ему в голову той ночью и почему из-за них он чувствовал себя виноватым. Он притих, укутанный в свою робу с капюшоном. Реальность и мечта были совершенно различными вещами. Пустыня — друг, которая когда-то простиралась от полюса до полюса, — была уменьшена вполовину своего прежнего размера. Мифический рай насаженной повсюду зелени привел его в уныние. Это было совсем не похоже на мечту. И когда его планета изменилась, он понял, что тоже изменился. Он стал гораздо более хитрым человеком по сравнению с тем, некогда бывшим вождем съетча. Теперь он знал о многом — об искусстве управлять государством и мудром подходе к решению самых незначительных вопросов. Однако, он чувствовал, что эти знания и хитрости как тонкая фанера, покрывающая железное ядро более простого, более твердого знания. И это более старое ядро взывало к нему, умоляло вернуться его к истинным ценностям.

Утренние звуки съетча начали вторгаться в его мысли. Люди в пещере начинали пробуждаться. Он почувствовал, как летний ветерок коснулся его щек: люди выходили через дверные отверстия наружу в предрассветную тьму. Ветерок говорил о беспечности точно так же, как он говорил и о времени. Жители пустыни больше не сохраняли режима экономии воды прежних дней. Зачем они должны были это делать, если дождь был увековечен? Если на этой планете были видны облака, если восемь Свободных были затоплены и убиты стремительным потоком воды в вади? До этого происшествия слово «утонул» не существовало в языке Дюны. Но это больше не было Дюной, это был Арракис… и это было утро памятного дня.