ПОЛИТИКА: История территориальных захва­тов. XV—XX века: Сочинения - Евгений Тарле

10 ноября в 8 часов утра к голландскому пограничному пункту Эйздену подъехал автомобиль. Вильгельм II в сопровождении нескольких лиц вышел из автомобиля, подошел к пограничной страже и назвал себя: он был на нейтральной земле. Долгие часы германский император ждал на станции, пока спешно извещенное голландское правительство упрашивало по телефону графа Бентинка, английского лорда из старинной голландской семьи, владельца лежащего недалеко от границы поместья Амеронген, дать хотя бы временный приют бежавшему монарху. Только спустя много часов после начала бегства Вильгельм оказался в Амеронгене. За первым обедом, когда голландские хозяева и немецкие гости чувствовали себя мучительно неловко и не смели одни от стыда, другие от жалости поднять глаз, Вильгельм говорил много и охотно, с одушевлением и живостью. Говорил он один — все остальные молчали. Леди Норе Бентинк, наблюдавшей его и оставившей описание этого дня, казалось, что он ошеломлен катастрофой а еще не вполне понимает свое положение. Могло быть и то, что наиболее сильное из всех чувств этого человека — восторжествовавшее чувство самосохранения — стихийно и непреодолимо возбуждало и потрясало его после долгих часов сначала смертельного страха, а потом томительного ожидания на пограничном пункте под проливным, не прекращавшимся почти двое суток дождем.

Почти тотчас за бегством Вильгельма последовало и бегство кронпринца, который в своих воспоминаниях обнаруживает полное отсутствие чувства комического, так как хочет уверить читателя, что бежал он исключительно по одному лишь своему человеколюбию, боясь, как бы, чего доброго, из-за него, кронпринца (т. е. с целью восстановления его на прародительском престоле), не возникло междоусобное кровопролитие. Он укрылся, как и отец, в Голландии, но в другом месте: голландское правительство велело ему отправиться на остров Виринген.

При таких условиях кончила свое существование династия, долгие столетия правившая в Пруссии и 47 лет занимавшая — в пору величайшего блеска Германии — германский императорский престол. В берлинском дворце на том самом месте, с которого в первый день войны в 1914 г, Вильгельм кричал народу о коварстве врагов, о справедливой войне и победе, теперь стоял под красным знаменем Карл Либкнехт и говорил о людях, доведших германский народ до самой страшной катастрофы всей его полуторатысячелетней истории.

Прежде чем говорить о дальнейшем развитии германской революции, нам необходимо коснуться переговоров о перемирии, начавшихся за день до бегства Вильгельма и кончившихся через полтора дня после бегства.

Уже 5 ноября 1918 г. статс-секретарь Соединенных Штатов Лансинг сообщил германскому правительству, что союзники согласны дать Германии перемирие на тех условиях, которые будут сообщены германским уполномоченным от лица верховного командующего всех союзных армий маршала Фоша. При этом делались две оговорки: одна насчет «свободы морей» (о чем упомянуто в 14 пункте Вильсона), именно, что «не все толкования» этого понятия могут быть приняты, и другая — что не только занятые немцами территории должны быть освобождены, но что немцы еще обязаны вознаградить население за все убытки. Другими словами, Англия и Франция заявляли, что вообще пункты Вильсона вовсе для них не обязательны, А затем слово предоставлялось маршалу Фошу, совместно с которым союзные правительства и выработали условия перемирия.

Уже 6 ноября спешно стала снаряжаться германская мирная делегация. Во главе ее по поручению канцлера Макса Баденского, но, конечно, прежде всего по собственному желанию стал вождь партии центра, статс-секретарь без портфеля в кабинете Макса Баденского, Матиас Эрцбергер. Собственно, это стоило ему жизни, потому что травля, приведшая спустя почти три года к его убийству, в значительной степени связывалась с этой страницей его карьеры, хотя ни с какой точки зрения как раз в этом роковом для Германии перемирии он не был повинен. Это был ум беспокойный и самоуверенный. Он всегда переходил от одной крайности к другой. В самом начале войны ои уверовал в близкую победу Германии и был, как уже сказано в своем месте, некоторое время аннексионистом. В 1917 г… уже предчувствуя гибельный оборот дел, он провел мирную резолюцию в рейхстаге. Теперь он почему-то решил, что не генерал, а он, Эрцбергер, должен отправиться к Фошу. Между тем именно этим он потом облегчил генералам возможность свалить часть вины на него и сочинить легенду (или подкрепить легенду) об «ударе кинжалом в спину» (Dolchstosslegende), о революции и революционерах, к которым причислен был Эрцбергер, выдавших Германию неприятелю.

7 ноября в 9 часов вечера автомобиль под белым флагом с германскими уполномоченными, перейдя через линию траншей, подошел к Ордруа (близ Ла-Канелль), тотчас же был окружен французскими солдатами; Эрцбергер с товарищами пересели в вагон с опущенными шторами и отправились по назначению. 8 ноября утром поезд подошел к маленькой станции Ретонд в Компьенском лесу. Тут-то и ждал их вагон маршала Фоша. В 9 часов утра 8 ноября Эрцбергер, генерал Винтерфельдт, Оберндорф, капитан флота фон Ванселов, Гейер и переводчик Гелльдорф были введены к маршалу. Фош словами не оскорбил их, чего они боялись, по собственному позднейшему признанию, но и руки им не подал. Он добился прежде всего, чтобы они заявили, что прибыли просить перемирия (первая фраза Эрцбергера гласила, что они прибыли получить «предложения» союзников). Затем Фош велел прочесть условия, на которых он согласен объявить перемирие.

Вот главные условия, которые были поставлены победителями.

Немедленное очищение Бельгии, Франции, Люксембурга, Эльзас-Лотарингии; в течение 15 дней выдача Антанте 5 тысяч тяжелых и полевых орудий, 25 тысяч пулеметов, 3 тысяч бомбометателей, 1700 аэропланов, очищение левого берега Рейна и занятие его войсками Антанты; запрет увозить что бы то ни было с левого берега Рейна при его очищении; выдача 5 тысяч локомотивов, 150 тысяч вагонов, 5 тысяч автомобилей в полной исправности; содержание оккупационной армии Антанты за счет Германии; уничтожение трактатов Брест-Литовского и Бухарестского; безусловная сдача войск, еще державшихся в немецкой Восточной Африке; выдача Антанте всего золота, полученного от России и Румынии, а также захваченного в Бельгии; возвращение всех военнопленных, причем немцы-военнопленные не возвращаются Антантой; выдача всех подводных лодок, 8 легких крейсеров, 10 дредноутов, 6 крейсеров, 50 истребителей; все же остальные суда военного флота отводятся в гавани, где и обезоруживаются и остаются под наблюдением союзников впредь

до решения их участи при заключении мирного трактата; оккупация союзниками морских военных фортов и батареи Каттегата; блокада Германии продолжается до окончательного заключения мира.

Эти условия были, конечно, равносильны полной капитуляции, и еще в четверг 7 ноября в передовице газеты «Times» выражалось сомнение в том, захотят ли немцы, несмотря на свое поражение, принять такие страшные условия. А газета «Times» успела проведать тогда еще далеко не обо всех условиях перемирия.

Но германским уполномоченным выбирать было нельзя. Маршал Фош и не думал обсуждать с ними эти условия, просто он им дал понять, что они или должны подписать полностью все условия, или же отправиться домой, и тогда война продолжается. Для подписания Фош дал им 72 часа с правом сноситься в эти 72 часа по телеграфу со своим правительством. 10 ноября в своем вагоне (в котором они жили в эти дни, рядом с поездом Фоша, стоявшим в Компьенском лесу) германские уполномоченные узнали о революции в Берлине, о бегстве Вильгельма II в Голландию, о передаче власти Совету народных уполномоченных. Эрцбергер снесся с Берлином, снесся с Гинденбургом (оставшимся главнокомандующим). Ответ Гинденбурга гласил по существу: нужно добиваться смягчения условий, но, если нельзя их добиться, нужно подписать. Фошем дано было знать Эрцбергеру, что если к II часам утра 11 ноября перемирие не будет подписано, то война немедленно возобновится. Она, собственно, и в эти дни не прерывалась, но смысл угрозы был понятен: все приготовления к грандиозному новому наступлению на Германию были сделаны. Противопоставить этой угрозе Эрцбергер не мог решительно ничего…

Страшное волнение царило в умах в Париже и во всей Франции уже с 6 ноября, когда стало известно, что германские делегаты выезжают к маршалу Фошу. Полной уверенности, что Германия сразу пойдет под такое ярмо, не было. Была некоторая доля боязни, что германский народ, так геройски и успешно боровшийся больше четырех лет со всеми величайшими державами земного шара, доведенный условиями Фоша до последней черты отчаяния, может возобновить, правда, гибельную для себя, но и тяжелую для победителей борьбу.

Уже вечером 10 ноября в Париже было известно, что правительство приказало в случае получения известия о подписании немцами перемирия тотчас же салютовать 101 пушечным выстрелом. И когда на другой день, 1 ноября 1918 г. в самом начале 12 часа грянул первый выстрел, то, по показаниям очевидцев, прохожие останавливались как вкопанные, снимали шапки, и многие плакали. Со второй половины дня начались манифестации, шествия несметных толп по городу, пение «Марсельезы». В Лондоне, Вашингтоне, Нью-Йорке, Риме — всюду, как только приходила потрясающая весть, громадные толпы собирались на улицах и до поздней ночи шли бурные манифестации. «Не хотели верить, что это не сон, что в самом деле страшная война кончилась, что грозный враг повержен наконец на землю и раздавлен пятой», — так передавала одна английская газета впечатления 11 ноября 1918 г.