Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своем «частном письме» Кабанов добавляет еще несколько деталей: «Когда я слез с чердака, то увидел такую картину: две младших дочери царя, прижавшись к стенке, сидели на корточках и закрывали головы руками, а в их головы в это время стреляли. Фрельна лежала на полу еще живая. Когда я вбежал в помещение казни, я крикнул, чтобы немедленно прекратили стрельбу, а живых докололи штыками. Но к этому времени в живых осталось только Алексей и фрельна. Один из товарищей в грудь фрельны стал вонзать штык американской винтовки «Винчестер». Штык вроде кинжала, но тупой и грудь не пронзил, и фрельна ухватилась обеими руками за штык и стала кричать, но потом ее и 3 царских собак добили прикладами ружей. Правда, одну из собак повесили. Смерть казненных констатировал военный врач, ему были заданы вопросы, почему Алексей после нескольких выстрелов в голову и сердце так жил, он ответил, что при такой болезни, какой болел Алексей, долго не умирают. Этим врачом был составлен акт о том, что все 11 казненных были мертвы»{1185}.
Интересно все-таки была устроена память у Кабанова! «Натянутые до предела нервы» не позволили ему запомнить ни одного участника убийства, но зато он детально помнил, какой марки была американская винтовка, как выглядел прикрепленный к ней штык, какие вопросы были заданы «врачу» и т. п. Вообще нелепостей у Кабанова великое множество.
Начнем с того, что Кабанов вдруг нас уверяет, что, оказывается, в комнате, где произошел расстрел, ранее находилась его пулеметная команда и стояли «кровати» пулеметчиков и мебель. Между тем ни в одном свидетельстве не говорится ни о какой команде пулеметчиков и их размещении в расстрельной комнате. Юровский только говорит, что комнату предварительно очистили от мебели. Кроме того, мы помним, что в тот день, по показаниям обвиняемых, пулеметчиком в доме Ипатьева был А. Стрекотин и его пост находился в большой комнате нижнего этажа. Поэтому совершенно непонятно, почему вдруг Кабанов в момент убийства стремглав помчался на чердак, где якобы находился пулемет. Даже если представить, что пулемет действительно там находился, то что же, Юровский не догадался бы заранее послать на чердак кого-нибудь другого, а не Кабанова, который должен был метаться по дому в момент убийства? Кабанов уверял: «Я разрядил свой «наган» по осужденным. Результаты моих выстрелов я не знаю, т. к. вынужден был сразу же пойти на чердак, к пулемету». Сбегав к пулемету, увидев «свет в окнах» Горного института и услышав вой собак, Кабанов «немедленно спустился в комнату казни». А теперь представим себе эту картину: Кабанов дает два-три выстрела в расстреливаемых, а затем, даже не увидев, куда он попал, стремглав несется на чердак к пулемету, якобы, как он сам объясняет, чтобы занять пулеметный пост, но вместо этого тут же этот пост бросает и несется снова вниз с сообщением о вое собак. А если бы в этот момент действительно начался бы налет на дом, чем бы помогли убийцам известия о воющих собаках?
Не менее серьезное недоумение вызывает то, что увидел Кабанов с этого чердака на другой стороне улицы. А он увидел там — Горный институт, в котором стали зажигаться огни. Свет «горел во всех окнах», хорошо был слышен «вой царских собак». Во-первых, непонятно, почему вдруг глубокой ночью в Горном институте всюду стали «загораться огни»? Не шли же занятия в институте круглыми сутками, да еще и при потушенном свете! Во-вторых, Кабанов пишет, что услышал вой «царских собак». Интересно, о каких собаках идет речь? Если о собаках Царской Семьи, то их в доме было две: спаниель Наследника Джой (которого Кабанов называет Джеком){1186} и маленькая комнатная собачка Великой Княжны Анастасии Николаевны. Последняя собачка была настолько маленькой, что не могла даже ходить, ее носили на руках. Так как Кабанов утверждает, что Джой был убит, то получается, что дикий вой, который был слышан за сотни метров от дома, издавала крохотная собачка. Но даже если каким-то образом собачка смогла так завыть, то непонятно, как Кабанов смог оценить, что этот вой хорошо слышен на улице. Ведь собаки не гуляли ночью по двору Ипатьевского дома, они, по всей вероятности, находились внутри особняка. Поэтому если бы эти собаки начали выть, то этот вой был бы слышен только в самом доме Ипатьева, максимум в саду, но никак не за сотни метров от дома. Потом, собак можно было поместить в подвал, и тогда бы их вой вообще был бы не услышан. Но вместо этого собак, по Кабанову, убивают, кроме Джоя, причем одну из них — вешают. Последнее вообще непонятно: зачем нужно проводить этот садистский акт с животным, если умерщвление собак было вызвано исключительно издаваемым ими шумом?
Непонятно также, как водитель грузовика узнал, что убийство началось, и включил двигатель. Радиотелефонов и раций тогда не было, а видеть, что происходит в комнате, водитель не мог.
Но, пожалуй, самым поразительным новшеством Кабанова является неизвестно откуда появившийся врач, который констатировал смерть убитых. Видимо, этот врач был большим профессионалом, так как он открыл новое свойство гемофиликов, ни до, ни после того не известное медицине, а именно — «долго не умирать», даже если в их голову и сердце всадили по несколько пуль! Интересно, что этим открытием врач не преминул поделиться с убийцами.
По Кабанову, в убийстве принимали участие: Юровский, Кудрин, он, Кабанов, и еще какие-то «товарищи», ни имен, ни национальности которых Кабанов не указывает. Причем, в чем заключалось участие Юровского — у Кабанова не понятно. Скорее можно понять так, что он вообще не стрелял в Царскую Семью. Главная роль отводится Кудрину По Кабанову, Юровский читал приговоренным Постановление Областного Совета. Кабанов говорит, что стул был только один и на нем сидел Цесаревич Алексей. Число не сразу убитых после первых выстрелов Кабанов называет по-разному: в интервью это Демидова и Цесаревич Алексей, а в «частном письме» это две Великие Княжны, Цесаревич и Демидова.
Свидетельства А. А. Стрекотина. Как мы уже писали, кроме Кабанова на роль пулеметчика претендовал еще и Стрекотин, о чем сообщил на допросе Летемин. Стрекотин рассказывал: «В ночь с 16 на 17 июля 1918 г. я стоял на своем посту у пулемета в нижнем
