Избранное - Борис Сергеевич Гусев

мечтал. Мечтал о невозможном. Бог знает, что творилось в моей душе. А кругом, в реальном мире, естественно, ничего таинственного не происходило. Прах Толстого лежал в земле, в нескольких шагах. Он спал вечным сном, и на какое-то чудо надеяться было нечего. Но зато в мире творилось другое настоящее, реальное чудо. Созданные его гением образы Наташи Ростовой, князя Андрея, Пьера Безухова, капитана Тушина и сотен других героев продолжали жить, чаруя своим обаянием все новые поколения человечества, равно как продолжали жить, возбуждая гнев, бездушные чиновники, такие как Топоров, холодные сенаторы Вульфы и им подобные; и по-прежнему вызывая в нас жалость чистой своей любовью, пленял цыганку Машу добрый и безвольный Федя Протасов; бежала вслед за поездом, увозящим Нехлюдова, Катюша Маслова, проклиная бога и людей.

И сильная сторона учения русского мудреца — не его проповедь аскетизма, а песнь жизнеутверждающей любви; не христианское смирение, а призыв к добрым братским отношениям между людьми, между народами и заповедь, чтобы жили они в согласии и мире; не самобичевание, а мудрая теория нравственного самоусовершенствования; не привычное и кем-то предопределенное развитие исторических событий, а толстовское убеждение в том, что не Наполеоны и Александры, а народ — единый творец истории; страстный протест против войн, и оптимизм, и вера в человека без колдовства и потусторонних чудес; и проповедь доброты, обыкновенной человеческой доброты друг к другу — эта сильная сторона учения близка, понятна нам и помогает уверовать в окончательную победу добра над властвующими еще в мире злыми силами.

ПАССАЖИР ПОЕЗДА № 12

Платформа узловой станции. На фасаде старинного здания вокзала надпись: «Лев Толстой» — так названа станция, и городок при ней, и весь район. На той же вокзальной стене — двое часов. Одни современные, электрические, показывают наше время. Рядом другие — старинные, в желтом деревянном, резной работы футляре. С ручным заводом. Они всегда показывают 6 часов 5 минут. Их остановили навечно утром 7 ноября 1910 года, когда здесь, в бывшем Астапове, умер Лев Николаевич Толстой. С той поры уже никто не заводил их. И в зале ожидания похожие часы, и тоже остановлены — 6 часов 5 минут. Он заходил сюда, присел на скамейку… И я мысленно переношусь на 68 лет назад.

…Холодный осенний вечер 31 октября 1910 года. К платформе подходит товарно-пассажирский поезд № 12. Из вагона второго класса выскакивает господин средних лет, с бородкой. Он мечется среди небольшой группы местных жителей, пришедших встретить поезд, и спрашивает, где найти начальника станции. Ему указывают на небольшой станционный домик, огражденный желтым штакетником, совсем рядом с железнодорожными путями. Проводник вагона, откуда вышел господин, уже что-то шепнул дежурному по станции. И по перрону пронесся говор: «Едет граф Толстой».

…Скромная казенная квартира железнодорожного чиновника Ивана Ивановича Озолина. Иван Иванович, интеллигент, 36 лет, обременен большой семьей, бородат, лицо усталое, взгляд грустный. Муж, жена и дети ужинают в полутьме, экономя керосин. Иван Иванович не совсем здоров. Ему докучает расспросами зашедший к нему местный богач Курнашов. Утренние газеты принесли сенсацию: «Лев Толстой ушел из Ясной Поляны. Настоящее местопребывание его неизвестно». А в жандармское управление уже поступила шифрованная телеграмма их агента: «Граф Толстой следует двенадцатым поездом по билету второго класса Рязано-Уральской дороги».

— …Ну, Иван Иванович, и отчудил же старик! Ниспровергал, отвергал, а под конец жизни?.. Уж не в монастырь ли ушел…

Озолин молчал. Он боготворил Толстого и теперь был опечален. В это время в комнату вошла служанка Марта, она же няня малолетних детей, и сообщила, что хозяина спрашивает какой-то барин. «Проси», — сказал Озолин. Вошел господин с бородкой, отрекомендовался:

— Душан Петрович Маковицкий, домашний врач графа Толстого, — и торопливо сказал: — Господа, Лев Николаевич следует этим поездом. В дороге он простудился и заболел. У него высокая температура… Дальше ехать он не может. Ради бога, укажите, где можно снять комнату, хотя бы на короткий срок!..

Озолин, потрясенный, вскочил.

— Гостиницы в Астапове нет… Но я с готовностью предоставлю свою квартиру… К сожалению, здесь шумно, рядом дорога. Или, может быть, графу будет удобней в вашем особняке, господин Курнашов?

Лицо Курнашова исказилось, и он раздраженно ответил:

— Мой дом не больница, к тому же я обязан предварительно снестись с Петербургом… — Встал и вышел.

— Прошу подготовить комнату, эту, большую, и постель для графа, — сказал он домашним и вместе с Маковицким поспешил к вагону, где на жесткой лавке, накрывшись пледом, лежал Толстой.

У вагона уже собралась толпа, она все прибывала. Больше всего собралось железнодорожных рабочих, мастеровых из депо. Полушепотом передавались всякие слухи; кто побойчее, приникал к окнам вагона, надеясь увидеть великого Толстого. И он, при жизни ставший в один ряд с Конфуцием, Гомером, Данте, был здесь, в поезде, в жестком вагоне. Все понимали, что случилось что-то роковое, трагическое… Между тем события развивались своим чередом. Душан Петрович сообщил больному, что комната найдена, и представил Льву Николаевичу и двум его спутницам Ивана Ивановича Озолина. (Толстой покинул Ясную Поляну лишь вдвоем с Маковицким, но в деревне Шамардино, где они пробыли сутки у сестры Льва Николаевича, к ним присоединилась младшая дочь Толстого Александра и фельдшерица Варвара Феокритова.) Женщины и Душан Петрович поспешно собирают вещи. А Озолин и дорожный мастер под руки выводят Толстого из вагона. Люди снимают шапки. Лев Николаевич кланяется… «Нести его, нести на руках надо!» — слышится шепот.

…Вот и домик, одноэтажный, с низкими окнами. Большую часть занимал начальник станции с семьей, меньшую — его помощник; к нему и переселились Озолины, предоставив свои комнаты для Толстого.

…Толстой зовет Озолина, берег его руку и пожимает, приговаривая: «Благодарю вас, благодарю вас». Слова эти так тронули Озолина, что он заплакал и смог лишь ответить, что все делает с радостью, от души.

В то время как Лев Николаевич сидел в кресле, ожидая, пока ему постелют, в комнату неслышно вошел господин с чемоданом — старший врач железнодорожной амбулатории Стоковский.

— Лев Николаевич, простите, ради бога, но я обязан исполнить формальность: заполнить карточку, —