Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

Я обвел жестом пространство вокруг, иллюстрируя свое повествование. Вот уже больше часа мы с Георгием бродили по Теремному дворцу, выбирая ему помещение. Собственно, сама экскурсия была вызвана жалобой мальчика на то, что большие и помпезные помещения Императорского Кремлевского дворца его угнетают. Что ему предложить, я не имел понятия, но решил воспользоваться случаем побыть с Георгием, которому в последние дни уделял катастрофически мало времени.

Неожиданно в Теремном дворце мальчику понравилось. То, что я считал мультяшно напыщенным, он воспринял как иллюстрацию к сказке и теперь жадно у меня выпытывал подробности той эпохи.

– А когда это было? Давно?

– Давно, сынок. Теремной дворец, который тебе так понравился, был построен почти триста лет назад по приказу Михаила Федоровича, первого царя из рода Романовых. Этот дворец был главной резиденцией русских царей до того момента, пока Петр Великий не повелел построить на Балтике новую столицу Санкт-Петербург. А вот уже твой прапрадед Николай Павлович повелел построить тот самый Большой Императорский Кремлевский дворец, который тебе так не нравится.

Я улыбнулся и потрепал его по голове. Мальчик смущенно шмыгнул носом и прижался ко мне. Обняв его, я лишь вздохнул. Мое появление в этом времени одновременно лишило его и матери, и фактически отца. Вот что с того, что я телесно как бы и есть его отец, но смогу ли? Ведь этот груз будет вечно давить на меня и преследовать каждодневно. И пусть пока я не просыпаюсь в холодном поту, но почему-то уверен, что все это еще впереди.

– За что они убили маму?

Вздрагиваю словно от удара кнутом. Господи, за что мне это? За что все это этому мальчику, у которого отобрали маму, отобрали детство, отобрали дни такого простого и такого искреннего детского счастья? Что я ему должен говорить? Что я не виноват? Мол, не от меня зависело, и я тут ни при чем? Или повторить ту мантру, которую я не устаю повторять себе самому, об испытании, о предназначении, об исторической миссии и великих перспективах? Но какое дело до всего этого шестилетнему мальчику, на глазах которого опьяненный морфием и вседозволенностью унтер Кирпичников застрелил его маму?

– Прости, сынок, я не успел ее спасти…

Георгий мотнул головой и повторил свой страшный вопрос:

– За что, пап? Что она сделала им плохого?

Действительно, за что? За то, что кинулась защищать сына от потерявших человеческий облик зверей? За то, что она была женой нового императора? Просто за то, что она была такая чистенькая и богатенькая? И хотелось бы дать простой ответ на этот вопрос, мол, это просто нелепая случайность, но я-то знал, что ничего случайного в этом не было, и подвал Ипатьевского дома в том свидетель. И случайность не в том, что погибла графиня Брасова, а в том, что Георгий уцелел. Хотя, быть может, они еще не дошли до такого уровня зверства?

Впрочем, кого я обманываю? Если карта ляжет так, то в один страшный день я вполне могу оказаться с Георгием рядом, где-нибудь в подвале дома, похожего на Ипатьевский, и будут нам в лица смотреть рябые стволы в руках тех, кто уверен в том, что им ведом путь к всеобщему счастью.

И, быть может, через год или два, в тот самый последний миг нашей жизни, я буду вспоминать именно этот момент, когда на Златом крыльце сидел, прижавшись ко мне, мальчик, считавший меня своим отцом и веривший в мудрость своего родителя. Буду вспоминать и пытаться понять, где и когда я ошибся, где не принял решение, где смалодушничал, струсил, не сделал тот самый шаг, который не допустил бы катастрофы?

– Знаешь, сынок, я себя все время спрашиваю, мог ли я ее спасти? Мог ли я что-то сделать? Отречься от престола? Броситься под пули мятежников? Еще что-то? И я не знаю ответ, потому что ничего сделать я не успел, все случилось внезапно, и случилось слишком быстро… Я убил его потом, но…

Мальчик плакал, уткнувшись лицом мне в грудь.

– Не плачь. Цари не имеют права плакать, – сказал я, быстро смахивая предательскую слезу, покатившуюся по моей собственной щеке. – Ты же царских кровей, ты должен быть сильным…

Георгий мотнул головой.

– Бабушка говорит, что я не смогу наследовать престол, потому что мама была тебе не ровня!

Я со свистом выпустил воздух сквозь зубы. Ах, ты ж карга старая! Ну, мама́, ну поговорю я с вами!

Сам же сумбурно заговорил:

– Мы с твоей мамой любили друг друга, и для меня все остальное не имело значения, ни возможное престолонаследие, ни гнев твоего дяди Николая, который был императором и главой дома. Мне не нужно было ничего, кроме вас с мамой. И я никогда бы не принял корону, если бы у меня была возможность выбора. Однажды твой отец уже от короны отказался и…

Я оборвал фразу, но мальчик не обратил внимания на мою оговорку.

– Но ведь мама им ничего плохого не сделала!

Свободной рукой я потер переносицу.

– Георгий, я тебе скажу страшные вещи, и, возможно, такое не следует говорить шестилетнему мальчику, но ты сын, внук, правнук, праправнук императоров. Твой отец – семнадцатый царь из династии Романовых и примерно сорок пятый правитель государства, которое ныне именуется Российской империей. Ты продолжатель тысячелетнего дела и потому должен быть сильным и многое понимать. Ошибается тот, кто думает, что быть императором это каждый день испытывать радости и почести. Быть императором это тяжелый труд, это долг, который часто приносит боль и горе, это помазание Божье, которое немногим лучше Голгофы. Твой прадед, Александр Освободитель, отменил в России крепостное право.

Мальчик притих и, подняв голову, внимательно смотрел мне в лицо.

– Террористы, называвшие себя народовольцами, покушались на него пять