Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё одно языковое существо в «Норме» – корреспондент Мартина Алексеевича из пятой части, пожилой безымянный дачник, бывший сержант артиллерийского полка. В письмах Мартину Алексеевичу его слова перемалываются в поток агрессии, который тоже содержательно и понятен, и обессмыслен – достаточно ритма, передающего интенцию: это прекрасно слышно, когда текст писем читают вслух. Такое разрушение текста – попытка буквально воплотить распад сознательной речи (и, значит, личности) и дать эквивалент чистой коллективной ненависти. Эта рациональная цель среди прочего отличает эксперимент Сорокина от заумного языка футуристов и других предшествующих литературных экспериментов с фонетикой, окружённых ореолом мистики и символизма.
Зачем в книге, которая и так сшита из лоскутов, столько разных рассказчиков?
Задача взломать язык, вывернуть его наизнанку требует от автора предельно отстраниться от текста. Сорокин, которому в ранних текстах удаётся почти полностью отсутствовать, отгораживает себя сложной системой барьеров. Первый из них – это сюжетная рамка, в которой основной текст книги сразу отчуждается: оказывается неизвестно чьей рукописью, изъятой у диссидента и зачем-то переданной для чтения безымянному школьнику. Здесь автор уже отказывается от авторства, но ещё не показывает читателю, что его ждёт ненормальное чтение. Иллюзию ещё поддерживает первая часть, в которой повествование выглядит традиционным, но многоголосье и явная стилизация заслоняют нейтрального повествователя. А вот дальше, когда читатель уже начинает догадываться, что происходит, текст распадается на разные речевые потоки, задача которых – сталкиваться, трансформироваться, разрушаться до основания. Эти потоки сгущаются, обретая форму персонажей или рассказчиков, но на самом деле имеет значение только тип речи, который тому или иному рассказчику принадлежит.
В третьей части появляются писатель и читатель: они обсуждают текст, в который вставлены письмо и рассказ, написанные кем-то ещё. В пятой части – автор писем, в седьмой – автор рассказов, которые читает обвинитель, восьмая целиком состоит из хора персонажей. Вторая и шестая части – ритмические прокладки между сюжетными кусками, и они вроде бы полностью лишены индивидуального авторства (список словосочетаний со словом «нормальный»; азбучные лозунги-упражнения). В итоге у читателя не должно возникнуть даже подозрения, что перед ним текст, написанный живым человеком. Автор «Нормы» – коллективное тело языка.
Зачем нужен поэтический цикл «Времена года» и как он встраивается в концепцию книги?
Вообще-то это и правда загадка, которую трудно разгадать наверняка. В четвёртой части 12 стихотворений, среди них можно узнать подражания Есенину, Евтушенко, Багрицкому и другим советским поэтам, в тексты прорываются мат и грубые, сниженные сексуальные сцены. Возможно, это просто разрушение лирического советского дискурса, поскольку и он – часть коллективного речевого запаса советского человека. Не исключено, что это ключ к «Падежу» из третьей части: одно из стихотворений, августовское, почти повторяет текст, который герои находят в бараке вымершего «скота».
Но можно предложить более смелую версию. «Времена года» – это как раз явление писателя Сорокина в качестве персонажа собственного текста, от которого он так изобретательно отгородился. Дело в том, что в биографии интеллектуала, концептуалиста, скандалиста, художника и русского классика Сорокина чудом сохранился трогательный эпизод, который не раз воспроизводился в прессе (например: «Литературная Россия», № 35, 02.09.2005):
В 1972 году Сорокин, будучи первокурсником, принёс… в многотиражку «За кадры нефтяников» стихотворение «Прощание с летом», в котором были и такие строки: Как много песен спето / про перелётных птиц… / Уходит лето, / тает лето, / и нет границ… / И жалко с летом / расставаться – / всегда, друзья, / и даже с летом / попрощаться – / увы, нельзя. / Оно уходит незаметно. / И жарок лес… / И по закону неизменно / хмур взор небес. / Лето уйдёт, и снег / проснётся / там, в вышине. / И осень хмуро улыбнётся / тебе и мне. Как вспоминала редактор газеты Руслана Ляшева, «стихотворение Володи Сорокина было напечатано в вузовской многотиражке («ЗКН», 1972, № 28); оно, как видим, без затей и без экспериментов – искреннее, душевное, бесхитростное. Оно осталось у него, насколько помнится, единственным…
Возможно, «Времена года» – действительно ранние, написанные всерьёз стихи Сорокина или версификация в том наивном стиле, которого он сам в юности не был чужд. В таком случае вставки обсценной лексики – это саморазрушительный акт и отречение от собственного наивного прошлого. Сорокин здесь – сам себе дачник из пятой части, только наоборот: через бунт против штампов советского лирического дискурса совершающий переход на сторону концептуального добра.
Людмила Петрушевская. Время ночь
О чём эта книга?
Повесть написана от лица пожилой поэтессы Анны Андриановны, которая делится в дневнике подробностями своих семейных дрязг. Её жизнь проходит в заботе о родственниках: дочери Алёне, родившей трёх детей от трёх мужчин, сыне Андрее, только вернувшемся из тюрьмы, матери Симе, лежащей в психиатрической больнице, и горячо обожаемом внуке Тимочке, чьи кудри «пахнут флоксами», а моча – «ромашковым лугом». Предельно конкретная, частная ситуация здесь приобретает характер притчи, а бытовые неурядицы поднимаются до уровня рокового предопределения.
Когда она написана?
Петрушевская начала писать «Время ночь» в 1988 году в Стокгольме, куда она приехала на конгресс драматургов, и закончила в 1990 году в Кракове. Конец перестройки – время, когда к писательнице приходит слава. Спустя десятилетия существования вне официального литературного поля она выпускает долгожданную первую книгу, сборник рассказов «Бессмертная любовь», и оказывается востребована за границей: переводится её проза, ставятся пьесы, приходят приглашения на фестивали, в 1991 году ей присуждают немецкую Пушкинскую премию фонда Альфреда Тёпфера. Чтобы не потерять себя и сохранить творческую независимость, Петрушевская уходит в работу над новым текстом, повестью «Время ночь»[1229].
Как она написана?
В форме непрерывного монолога: одна тема цепляется за другую, текст превращается в сплошной поток воспоминаний, сентенций, признаний. Логические паузы возникают лишь несколько раз вместе с упоминанием о наступлении новой ночи – именно по ночам героиня ведёт дневник. Анна Андриановна включает в свой текст отрывки из дневника дочери Алёны, который прочла без спроса, и отдельные пассажи, написанные от лица дочери («как бы её воспоминания»). В языковом отношении «Время ночь» воспроизводит обыденную устную речь, речь «толпы и сплетни» (если воспользоваться формулировкой Петрушевской), но украшенную сугубо литературными «неправильностями». Именно стилистические сдвиги создают в реалистическом тексте Петрушевской мифологическое измерение – или, по выражению Марка Липовецкого, «эффект метафизических сквозняков».
Людмила Петрушевская. 1991 год. Фотография для немецкого издательства Rowohlt, где впервые вышла книга «Время ночь»[1230]
Людмила Петрушевская с детьми Фёдором, Натальей и внучкой Аней. 1985 год[1231]
Как она была опубликована?
Впервые «Время ночь» выходит в 1991 году на немецком языке, в берлинском издательстве Rowohlt. На русском повесть публикуется в 1992 году в журнале «Новый мир». Для новомирского варианта Петрушевская добавляет к тексту телефонный пролог – сцену разговора с Алёной, дочерью Анны Андриановны, которая просит автора опубликовать записки умершей матери и затем присылает их по почте. Петрушевская упоминает о смерти героини, опасаясь, что читатели примут текст произведения за её личный дневник. Так уже было несколькими годами ранее, после публикации повести «Свой круг», тоже написанной от первого лица: «Закончив "Время ночь", я крепко задумалась, а не прикокнут ли меня озлобленные читатели за такие дела? За Анну Андриановну от первого лица и за все её мысли и слова? И думала я, думала и наконец в русском варианте лишила её жизни и тем самым прикрыла проблему»[1232]. В 1993 году «Время ночь» публикуется в книге «По дороге бога Эроса» и в дальнейшем неоднократно переиздаётся в составе сборников.
Что на неё повлияло?
Больше всего – поэтика Михаила Зощенко. В повести Петрушевской, как и в рассказах Зощенко, действуют герои-обыватели,
