Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Последний довод показался мне достаточно убедительным, и я, руководствуясь исключительно интересами своей сияющей шляпы, отказался от перспективы провести остаток вечера в погоне за козлом. Бодро пожелав мне спокойной ночи, конюх открыл дверь. Снаружи лило как из ведра. Мощным порывом ветер ворвался в дом и, обдав меня брызгами, принялся стенать и вздыхать в узком коридоре. Только я собрался уговорить конюха отложить поход до лучших в климатическом смысле времён, как он шагнул через порог и был таков. Я открыл дверь, что-то крикнул ему вослед, но услышал в ответ лишь завывание ветра да звуки удаляющихся шагов. «С тех пор, как…» Интересно, услышал бы я продолжение этой загадочной фразы, если б пошёл вместе с конюхом? Судя по решимости его тона, вряд ли. Кроме того, застарелый ревматизм вынуждал меня почти инстинктивно сторониться всякой сырости.

Что ж, оставалось только выследить хозяйку этого славного заведения. Если она окажется личностью столь же диковинной, как и прочие его обитатели, можно будет считать, что квартет удался на славу. Кроме того, в доме должен был находиться ещё и ребёнок, а где же и быть ему ещё, как не подле матери? Я проследовал по кривому коридорчику, соединявшему чёрный ход с парадным, очень внимательно глядя перед собой – на случай, если Вертлявого отправят куда-нибудь со спешным поручением и ему также удастся «точное попадание», по меткому выражению конюха.

Тускло освещённый коридор явно рассчитан был на завсегдатая, изучившего тут каждую половицу: неудивительно, что я дважды споткнулся в самых тёмных его углах. Но впереди слышались голоса, и на пол из приоткрытой двери падала полоска света, источником которого, судя по характерным красноватым сполохам, был камин. Голоса, словно выплывавшие во мрак по световой дорожке, звучали дуэтом: в нежную женскую трель неуклюже вписывался мужской бас.

Я продвигался вперёд осторожно, но не воровски: когда не уверен в том, какой приём тебя ожидает, всегда лучше топать погромче. Судя по тому, что голоса вдруг смолкли, мои ботинки сделали своё дело. Я прошёл ещё немного, распахнул полуоткрытую дверь и оказался лицом к лицу с супругой хозяина и Вертлявым.

Последний подвергался допросу: выражение его лица свидетельствовало об отчаянной попытке вспомнить что-то важное. Моё появление слуга воспринял с нескрываемой радостью, – во всяком случае, на дверь он бросил такой взгляд, каким грабитель благодарит табличку с надписью «чёрный ход», за которой его ждёт оживлённая городская улица. Женщина поднялась, а я весьма бесцеремонно переступил порог.

Стучать я не стал вполне осознанно, и всё же одной только решимости оказалось мало, чтобы подавить ощущение вдруг возникшей неловкости. Смущение моё лишь возросло после того, как я взглянул на хозяйку внимательнее. Вместо дородной дамы свойских манер с цветущей физиономией передо мной предстала женщина, которая в любом обществе была вправе рассчитывать на самое уважительное отношение. Спокойствие и решительность, чувство собственного достоинства, светившееся в каждой черте её смугловатого лица, производили достаточно сильное впечатление. Моё умышленно невежливое вторжение вряд ли могло теперь быть оправдано смягчающими обстоятельствами: присутствие в комнате такой женщины делало мою фамильярность совершенно неприличной.

– Вынужден принести вам свои самые искренние извинения, – начал я как нельзя серьёзнее. – Единственное готовое у меня на сей момент объяснение столь бесцеремонному вторжению состоит в следующем: услышав голоса, я захотел с кем-нибудь пообщаться.

– Ничего страшного, сэр, – несколько удивлённо проговорила миссис Ферн. – Я готова поговорить с вами, если это действительно необходимо. Саймон, можешь идти.

Женщина говорила с шотландским акцентом. Возможно, именно происхождение и объясняло отчасти некоторые особенности её поведения. Саймон – он же Вертлявый – воспользовался разрешением с необычайной живостью, причём от восторга рискнул даже мне подмигнуть.

– Вам, наверное, одиноко, сэр? – спросила миссис Ферн с улыбкой, очень украсившей её тонкие, чётко очерченные губы.

– Жутко! Думаю, вы, как никто другой, можете это понять.

– Ага, уловили акцент? Но я не из Шотландии, хотя отец мой действительно приехал с севера. Ужасно суеверный был человек и любил пугать меня сказками о феях, домовых и прочей нечисти, обитающей среди холодных горных вершин.

– Место, где вы поселились, вполне подходит для того, чтобы продолжить общение с миром духов, – заметил я. – Не сомневаюсь, что дом кишит привидениями. Вы чем-то взволнованы?

– Ничуть, – отвечала миссис Ферн с весёлым смехом. – Да и вы, сэр, страхи свои явно преувеличиваете. Просто воображение у вас слишком развито, что для мужчин, вообще-то, нехарактерно.

– А вы, я вижу, увлекаетесь фотографией, – заметил я с улыбкой. – Подтверждение тому я нашёл и в гостиной.

– Что вы, сэр, это всё муж. Терпеть не могу всякий хлам и обожаю, когда перед глазами – сплошь полированное красное дерево – если, конечно, таковое в комнате вообще имеется. Но мой муж обожает мусор и с фотографиями своими не расстанется, наверное, ради даже самых расчудесных шедевров живописи.

– Ничего не поделаешь – любимое увлечение.

– Не совсем так, сэр. Это скорее… нежное сердце. Он разве не успел ещё рассказать вам, что сердце – его слабое место? Ну так это чистая правда, хотя, насколько я могу судить, характеризуя себя таким образом, люди далеко не всегда оказываются правы. Вещи очень быстро приобретают для него ценность в силу всего лишь каких-то ассоциаций, так что любую безделушку он готов хранить по той лишь причине, что она была с ним и прежде. Я-то мелочь всякую терпеть не могу. Но муж потакает моим слабостям, а значит, и я должна быть к нему снисходительна.

– Не знаю, миссис Ферн, вправе ли я – пусть даже ради того, чтобы выделить вас как приятное исключение, – критиковать представительниц вашего пола, но во всём, что касается понятий «дать» и «взять», женщины, как правило, не отличаются особой душевной щедростью.

– Вы женаты, сэр? – Хозяйка взглянула на меня так спокойно и вместе с тем проницательно, что вопрос этот не показался мне неуместным.

– Ну нет, – рассмеялся я. – Могу похвастаться полным отсутствием каких бы то ни было увлечений – не считая разве что слабости к сигарам. Можете вы в такое поверить?

– Нет, не могу, – тихо, но твёрдо ответила она, не выказав при этом ни малейшего любопытства. После чего вернулась к прежней теме. – Видите ли, сэр, лишь человек, познавший тонкости супружеской жизни, вправе судить о том, что готова отдать женщина и сколько может она претерпеть так, что страданий её никто не заметит. Простите меня, сэр, но вряд ли вы можете считать себя судьёй в этом вопросе.

– Спасибо, что поставили меня на место, – ответил я. – Признаю́ за вами авторитет во всём, что касается брака. Но я, наверное, вас задерживаю – не говоря уж о том, что заставляю стоять? Ваш муж обещал провести меня по дому после ужина – показать кое-какие комнаты.

– Он будет здесь через минуту, – сказала миссис Ферн. – Не хотите ли присесть, сэр? Саймон, где Джордж?

Последние слова были адресованы Вертлявому, вернувшемуся в комнату с лопаткой угля. Не успел я удивиться тому, что столь почтенная дама, обращаясь к слуге, называет мужа по имени, как она со смехом обернулась ко мне:

– Ну разумеется, я имею в виду не мужа, а конюха!

Я машинально кивнул и в очередной раз поразился проницательности этой женщины: конспиративная часть моего визита явно находилась под угрозой. Вспомнив о первоначальной его цели, я ощутил неловкость.

Вертлявый стоял неподвижно, разинув рот, с лопаткой в руке. Хозяйка не стала гневаться, а просто спросила решительно:

– Ты что, Саймон, окончательно рехнулся?

Воспоминание о детской песенке, герой которой отказал в угощении Саймону, пожалевшему пенни, заставило меня рассмеяться, и это не осталось незамеченным.

– Пожалуйста, извините, – пробормотал я. – Всего лишь очередной фотографический отпечаток прошлого.

– Я вижу, у вас хорошая память, – улыбнулась она. – Итак, Саймон, где Джордж?

Вертлявый задрожал всем телом; после недавней своей встречи с конюхом я мог догадаться о причине его волнений.

– Ну же, Саймон! – резко повторила хозяйка.

– Он вышел, – выпалил несчастный слуга и затрясся так, что угольки из лопатки посыпались во все стороны.

– Эй, парень! – Миссис Ферн ухватилась за рукоятку, прекратив этот угольный град. – Ты в своём уме?

Швырнув угли в огонь, она ужаснула Вертлявого следующим вопросом:

– Зачем вышел Джордж? Он под таким ливнем и потонуть может.

– Умоляю вас, мадам, я не знаю, – заикаясь, солгал Вертлявый.

Наконец хозяйка его отпустила.

– Никогда не поймёшь, что у этого несчастного на уме. Правду он говорит с таким видом, будто лжёт. Выдумки же получаются у него вполне правдоподобно.