Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн

Когда месяц спустя я снова увидела Козетту, она уже сделала подтяжку лица, которое теперь покрывали лилово-желтые синяки, так что бедняжка выглядела как мальчишка после первой драки. К Пасхе все эти усилия принесли плоды, и у Козетты появился любовник, мужчина, называвший себя Айвором Ситуэллом.

7

Именно он вновь свел меня с Белл — правда, косвенным образом и гораздо позже. Поначалу казалось, что от него не стоит ждать ничего хорошего. Помню, какое потрясение я испытала, обнаружив его в «Доме с лестницей»; мне стоило огромного труда сдержаться и не выложить Козетте все, что я о нем думаю.

Она не рассказала мне о нем заранее. Поначалу я его не заметила, поскольку салон Козетты пользовался популярностью и в доме всегда толпились люди: одни приходили, другие уходили, и красный ковер на лестнице уже начал истираться. Кто-то даже поселился в свободных спальнях, а по пути в гостиную Козетты через открытые двери комнат первого этажа нередко можно было увидеть четверых или пятерых незнакомцев, которые кружком сидели на ковре, поставив в центре свечку, и один из них играл на ситаре или окарине.[30]

Козетта тоже поддалась увлечению свечами, которое охватило всех в шестидесятые годы. (Через несколько лет, когда начались отключения электроэнергии, это очень пригодилось.) На лестнице обычно включали свет, но в гостиной тьму рассеивало только пламя свечей. Они располагались в двух канделябрах из чугуна и бронзы, купленных на Кингз-роуд, а также на блюдцах и на завинчивающихся крышках банок. Мне даже удалось разглядеть силуэт Тетушки в кресле с подголовником, обращенном не к окну, а к комнате, и несколько нечетких фигур, распростертых на подушках на полу или сидевших за круглым столом. Огромная люстра — нечто призрачное, проступавшее из темноты, — не горела, и в ней поблескивали нити уже успевшей образоваться паутины.

Я знала, что в этой компании — впрочем, как и в любой другой — нельзя обсуждать новое лицо Козетты. Прежнее мне нравилось больше, но я не любовник Козетты, а Айвор Ситуэлл другого не видел. Лишившееся выразительности, чем-то напоминающее яйцо, туго натянутое и тщательно отполированное, новое лицо вдруг расцвело прежней улыбкой. Я была побеждена. Поцеловала гладкую кожу, которая ничем не отличалась от старой, морщинистой, — я имею в виду тот же запах, сложный цветочный аромат Жана Пату. Волосы Козетты почти достигли желаемого оттенка, теперь они были цвета сухого песка. На среднем пальце правой руки у нее поблескивало кольцо с гелиотропом. Оно снова вошло в моду, но по-прежнему ей не подходило.

Меня познакомили с присутствующими, но имен я не запомнила. Полным именем представили одного Айвора — возможно, потому, что у него знаменитая фамилия,[31] которую такая, как я, должна была, по крайней мере, заметить, даже если бы удержалась от замечания. Ради сохранения интриги мне следовало промолчать, но я не стала этого делать. Прошло много времени, прежде чем выяснилось, что Айвор не был «тем самым» Ситуэллом и не имел никакого отношения к знаменитой семье — Ситуэлл не настоящая его фамилия. Он выбрал ее, когда уехал из родительской квартиры в Нортгемптоне. Один из Ситуэллов — скорее всего, Сэчеверелл — жил в поместье в соседней деревне.

Айвор был поэтом. Козетта сообщила мне это, когда знакомила нас. Еще она сказала, что у него чудесные стихи и что завтра она мне их покажет. Айвор был худым, нездорового вида мужчиной с костлявым желтоватым лицом и очень длинными каштановыми волосами. В то время большинство молодых людей носили длинные волосы, но Айвор был уже не очень молод — ближе к сорока, — и на макушке у него сверкала лысина. Он сказал: «Привет», — тогда все так здоровались, и теперь это словечко выдает людей, чья молодость пришлась на шестидесятые, но Айвор пробормотал приветствие, не поднимая головы от книги, которой был занят. Я говорю «занят», а не «читал», потому что он стоял и смотрел вниз, на раскрытую на столе книгу. Это был альбом, сборник лучших снимков какого-то фотографа, довольно интересных портретов и скучных (на мой взгляд) натюрмортов. Предметы в натюрмортах абсолютно не сочетались друг с другом, и Айвор Ситуэлл с восхищением взирал на фотографию с изображением двух пустых молочных бутылок с засохшими на стенках остатками молока, которые стояли рядом с мертвой рыбой, помещенной в птичью клетку.

Айвор принадлежал к тому типу людей, которые решают, кто из компании достоин внимания, а кто нет. Я относилась к последним. В их число также входили Тетушка и все, кто расположился на полу, за исключением самой красивой девушки. Айвор повернулся к Козетте.

— Какая чувственная, нежная линия, — сказал он, ткнув грязным пальцем в стенку одной из молочных бутылок. — Ты не находишь ее почти невыносимо волнующей?

Козетта с улыбкой согласилась:

— Да, очень мило, дорогой.

Я знала эту улыбку, означавшую лишь симпатию к собеседнику, желание угодить, доставить удовольствие.

— Конечно, мило, но разве она не «волнует кровь»?

Мне показалось, что я уловила движение Тетушки, нечто вроде испуга и удивления, но потом поняла, что старушка крепко спит и просто дернулась во сне. Айвор взял книгу и положил ее на колени Козетте. Она должна была не просто взглянуть, а внимательно изучить фотографию. Айвор стоял сзади, держа свечу и объясняя. А потом расплескался свечной воск. Козетту всегда считали неуклюжей, вероятно, из-за медленных и плавных движений, однако на самом деле она была очень ловкой, проворной и грациозной. Козетта подняла руку со сверкающим зеленым перстнем, и Айвор передал ей свечу. Наверное, она подняла руку вовсе не за этим, скорее хотела взять его за руку; как бы то ни было, они уронили свечу на раскрытую книгу, забрызгав ее воском.

— Неуклюжая корова, — воскликнул Айвор. — Посмотри, что ты наделала!

Именно тогда я поняла, что они любовники.

Обычный гость никогда бы такого не сказал. Я еще не привыкла к его манерам и, разумеется, посчитала такое поведение непростительным. А вот Тетушке уже пора было бы привыкнуть. Голос Айвора разбудил старушку, и ее сонные старческие глаза смотрели на него с невинным изумлением. Никто из сидящих на полу не обратил внимания, как, впрочем, и двое за столом, раскладывающие карты Таро.

— Дорогой, мне ужасно жаль, — сказала Козетта. — Не понимаю, как это получилось.

Айвор поднес книгу к глазам:

— Знаешь, что мне иногда кажется? Мне кажется, что ты страдаешь каким-то нервным заболеванием, может, болезнью Паркинсона или чем-то в этом роде.

У меня внутри все похолодело. Но я ничего не могла с собой поделать. Козетта поймала мой взгляд — как обычно, когда произносились подобные вещи. Я знала, что мелькнувшая на ее лице тень страдания и легкое покачивание головы предназначены мне, но Айвор воспринял их как дальнейшие извинения.

— Нормальная женщина не бывает такой неуклюжей, даже во время приступов, которые случаются во время менопаузы.

Тетушка встала, взяла свою книгу, сумочку, очки и направилась к двери. Я впервые видела, как она что-то явно не одобряет, хотя, возможно, старушка просто устала. Козетта перехватила ее по дороге и захлопотала:

— С тобой все в порядке, Тетушка? Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, дорогая. Я иду спать.

Дверь закрылась так, как ее всегда закрывала Тетушка: очень медленно, с преувеличенной осторожностью, с едва слышным щелчком, словно дом был полон спящих инвалидов. Я сидела за столом и наблюдала за ними, Козеттой и Айвором. Примирительным тоном она успокаивала его, обещая, что завтра же купит новую книгу. Тогда я не знала, что испорченный воском экземпляр был ее подарком и вместе с одеждой, которая была на Айворе, представлял собой практически все его имущество. Данное обстоятельство, конечно, не оправдывало Козетту, но оскорбления Айвора в этом свете выглядели еще более возмутительными. Я размышляла над своим открытием, которое стало для меня откровением. Я была шокирована.

Наверное, моя реакция напоминала реакцию ребенка, обнаружившего, что у матери роман. Основы жизни потрясены, твердая почва выбита из-под ног. Может, все дело в том, что любовник Козетты оказался гнусной личностью? Возможно, но этим дело не исчерпывалось. Любой на моем месте был бы шокирован. Однажды Козетта призналась мне в желании вернуть то время, когда ей было тридцать, и стать «распутницей», уводить чужих мужей, но я полагала, что между желаниями и действительностью существует естественный разрыв. Наивная, я верила, что диета, окраска волос, подтяжка лица — все это делалось исключительно ради самоуважения. Пелена спала с моих глаз, и я заглянула в мир, вызывавший у меня отвращение, мир, в котором, как мне казалось, старики обладали желаниями и могли испытывать «волнение в крови».

Козетта никогда прямо не говорила мне, что Айвор ее любовник. Он, естественно, тоже. С таким подходом, как у него, я не сталкивалась ни до, ни после. Козетта на тринадцать лет старше и поэтому не имеет на него никаких прав, а сам он свободен от всего — верности, каких-либо обязательств или даже простой вежливости. Другими словами, ей повезло, что он у нее есть, а он имеет право использовать ее как хочет и получать от нее все, что пожелает. Чуть позже, когда Айвор решил удостаивать меня внимания — не потому, что Козетта считала меня почти дочерью, а потому, что я была молода и довольно красива, — он как-то задумчиво обронил: