Индийская красавица - Жозана Дюранто

Шарло приехал в Париж, чтобы продолжить учение. Его пуатевинская бабка не без волнения узрела этого прибывшего из Африки внука, невообразимой внешности которого она никак не могла предвидеть, похожего на черта и все же сына ее сына, отнятого морем. У Шарло был глубокий низкий голос, «р» он не произносил. Но по тысяче черточек в нем ощущалось не только воспоминание, не только влияние отца — его живое присутствие. У старой дамы от этого навертывались слезы на глаза. Очень скоро она перестала даже замечать, что у Шарло черная кожа. Они оба смеялись одному и тому же: она — прикрывая по привычке рот ладошкой, он — раскатисто, запрокинув голову, сверкая белыми зубами и розовыми деснами, безудержно. И, однако, это был один и тот же смех.

По окончании учебного года Шарло распрощался с бабушкой нежно, но решительно: плантация отца в нем крайне нуждалась. Старая госпожа Пуаратон сделалась какой-то странной и молчаливой. Одиночество слишком тяготило ее. Некоторое время ей казалось, будто ее преследуют, осаждают невидимые враги. Она прожила несколько месяцев, забаррикадировавшись, потом умерла, не пригласив врача.

Сын венгерского еврея, со своей стороны, блистал. Мать добилась, чтобы он переменил имя — ибо кому было по силам произнести разом весь этот блок согласных? Отец давным-давно исчез. Семейная легенда, которую передавали друг другу шепотом, гласила, что венгр, охваченный ностальгией, отправился в Центральную Европу снежной зимой, будучи уже тяжко больным. Спасаясь, как говорили, от преследования любящей супруги, он загнал лошадей, заняв у кого-то сани и проводя ночи в соломе на заброшенных в глуши фермах. Страшная и чудесная история — так и осталось неизвестным, есть ли в ней хоть частица правды.

Как бы там ни было, получив девичью фамилию матери — одно из тех сверхфранцузских имен, которые так любил Лабиш, — сын венгра счел, что пятно экзотичности с него полностью смыто. Одаренный, трудолюбивый, знающий, упорный молодой человек был создан для блестящей медицинской карьеры и подумывал уже о женитьбе на одной из своих красивых однокашниц — до такой степени пышущей здоровьем, что она, со своим загорелым лицом, всегда казалась только что вернувшейся с каникул. Девушка не осталась равнодушной к ухаживаниям товарища. Настал день, когда она заговорила о том, что хочет представить его своему отцу. Отступать было поздно, и студент собрал все свое мужество, чтобы сделать неотвратимый шаг.

Встреча его ошеломила. В самом деле, отец смуглой девушки оказался отъявленным африканцем. Юноша скрыл удивленье. Он был выше предрассудков. Мысленно он побранил себя за то едва уловимое душевное смущение, которое ощутил, увидев будущего тестя. Тот показал себя человеком истинно сердечным. К сожалению, он и сам не был свободен от предвзятых идей и не удержался от лишних разговоров: «Ну что ж, молодой человек! — вскричал он. — Вы, как и моя дочь, вижу я, проявили отвагу, не побоявшись выбрать это поприще, где подвизаются всякие полукровки и евреи, захватившие все лучшие места. Надеюсь, вы сумеете взять верх над этим отродьем и не уступите ему дорогу!..» — и дальше в том же духе. Это уж было чересчур. Сын венгра отступился, решив в душе, что не войдет в семью, выказывающую подобную нетерпимость. И довольно быстро откланялся. Молодая девушка, достаточно тонкая, почувствовала, что он чем-то недоволен, и пошла проводить того, кто едва не стал ее женихом. «Увы, — сказала она плача, — с моим отцом всегда так: вы уже четвертый, которого он отваживает». После этих слов студент только ускорил шаг.

Женился он год спустя. По странной прихоти судьбы он полюбил англичанку, белокурую и розовую, не знавшую ни слова по-французски. Ему выпала радость обучить ее. Их дети, как говорят, проявляют большие способности к языкам.

Кто бы мог предвидеть, что семью так раскидает во все стороны? И что это племя, зажатое в своем провинциальном микрокосме, распространится по всему свету с такой безудержностью и таким явным вкусом к иному и непохожему?

Ощущение чужеродности, странности, которое охватило простодушную Жермену, когда она впервые переступила порог дома на улице Франклина, взбаламутив все семейство, было, однако, лишь робким предвестником всего случившегося в дальнейшем. Голова идет кругом, стоит представить себе продолжение.

Что подумала бы обо всем этом Маргерит? Одна, дочь врача, жена врача, мать многочисленного семейства, отказывается от всего, чтобы вступить, когда ей перевалило уже далеко за тридцать, в труппу антильских танцоров. Другая — бросает преподавание греческого и латыни, чтобы отдаться, как отдаются страсти, искусству театра марионеток и показывать в парижских кабаре авангардистские спектакли.

На похоронах Шарлотты была сделана попытка собрать всех представителей семьи, которых оказалось возможным найти. Попытка довольно вялая, сказать по правде, поскольку организация траурной встречи ни на кого не была специально возложена. Поэтому некоторые основные фрагменты мозаики на этом собрании отсутствовали. Присутствующие образовали разномастную и пеструю компанию, в которой блуждали воспоминанья о Шарлотте. Но у разных поколений были совершенно несовместимые представления о ней: молодая девушка, закоренелая старая дева, пожилая дама — каждое поколение хоронило свою Шарлотту.

Огромное кладбище в окрестностях Парижа выглядело заводом мертвецов. При входе на него вручали план, где чернильный крестик помечал место погребения. Без этого плана могилу невозможно было найти. Самым искренне расстроенным, гораздо сильнее всех остальных, выглядел пастор; в конечном итоге именно он и знал ее лучше всех. Родные опустили нос, слушая его речь. Униженная, принесенная в жертву, неудачница в любви, горемычная Шарлотта была вовсе не такой, какой ее считали братья, племянники и племянницы. Каждый упрекал себя за то, что пренебрегал ею, не знал ее как следует и не раз смеялся вслух над ее неисправимой наивностью.

На краю могилы все ощутили какую-то неловкость. Легкий милосердный снежок закружился над унылой равниной, с каким-то изяществом припудривая убогость этого места. Никто не догадался принести для Шарлотты хоть один цветок.

Семейство высадилось в Порт-д’Итали. Закутанная в зимние пальто группа топталась, переступая с ноги на ногу, точно стайка пингвинов.

Кто решит, что делать дальше? Так и расстаться здесь, посреди улицы? Зашли, чтобы обсудить это, в ближайшее кафе. Все с любопытством разглядывали друг друга. Старики удивлялись — как же постарели их сверстники. Молодые терялись в именах и семейных преданьях, путая между собой дядьев, выглядевших совсем не так, как им представлялось.

Все это очень напоминало давние семейные дебаты в Пуатье, когда никак не удавалось решить, куда же направить стопы — в парк Блоссак или в город. Проголосовали все-таки за то, чтобы отобедать вместе. Самые деловитые побежали звонить по телефону, что задерживаются. Семейство отогревалось. Здесь, в тепле, красные носы побледнели, а за рюмкой аперитива заблестели глаза.

Тяжелая махина стронулась с места в поисках подходящего ресторана. «Мы, — сказал кто-то, — нерешительны, точно цапля из басни». Старшие подумали о Маргерит. Наконец толпа расселась в какой-то харчевне.

В задней комнате урчала древняя печка. Разоблачились, сбросив пальто на хромоногую вешалку. Семейство внезапно похудело, помолодело. Стали рассаживаться, учтиво оказывая друг другу знаки внимания. Никто не хотел принять на себя риск занять место, которое, возможно, приглянулось другому. Предлагали поменяться: «Не хочешь ли сесть поближе к печке?» «Не хочешь ли сесть рядом со своей кузиной?» Наконец все уселись. И почувствовали, что устали.

Официант, не слишком-то вышколенный, грубо поторапливал собрание. Никто еще ничего не выбрал. Молодые возмутились. Пожилые извинились. Все сосредоточились на изучении меню. И каждый подумал об одиноко лежавшей в земле Шарлотте, которая наверняка сказала бы: «Я вообще ем очень мало», — и удовольствовалась бы каким-нибудь салатиком.

Все дымящиеся блюда источали один запах — въедливый запах застоявшегося рагу, прочно и навязчиво воцарившийся над столом. Обратили внимание на один стул между братьями покойной, так и оставшийся незанятым. Явное место Шарлотты, которая была бы счастлива присутствовать на подобном сборище. Но как собрать столько людей, если не по случаю чьей-то смерти?

Шарлотта, привыкшая жить в одиночестве, когда ей нужно было принять двух гостей, размахивалась широко, даже слишком широко. В последнюю минуту перед запланированным обедом она опять бросалась вниз, охваченная тревогой, купить что-нибудь еще. И, желая ничего не упустить из разговора, ставила на стол все разом, заранее, чтобы ни на минуту не покидать гостей. Тут был паштет, колбаса, сардины, масло, макрель под белым вином, четыре или пять разных салатов, цыпленок, три или четыре овощных блюда, большой выбор сыров, всякие кремы, пирожные, печенья, конфеты и множество фруктов. Потом она ужасно печалилась и расстраивалась, так как все почти оставалось несъеденным. Она опасалась, что предложенный обед был недостаточно хорош. Умоляла, чтобы гости, уходя, забрали с собой то, чего не съели. В момент расставания со слезами на глазах суетилась, подбирая пакетики и баночки. Нередко случалось, что от нее, чтобы доставить ей удовольствие, уходили с полными руками.